
.....Наследник....
Смерть моего отца не принесла мне горя.
Только холодное, выматывающее чувство долга. Я, Станислав Воронцов, последний в роду, должен был вернуться в Вороний Утёс — наше родовое гнездо, мрачный особняк под Петербургом, который я ненавидел всей душой.
Я сбежал оттуда десять лет назад, сбежал от этого гранитного холода, от портретов предков с одинаковыми, тяжёлыми глазами, от самого духа Воронцовых — духа власти, контроля и презрения ко всему живому и слабому.
Я стал музыкантом. Писал странную, атональную музыку. Жил в съёмной квартире. Был счастлив в своей нищете и свободе. А теперь я стоял у гроба отца и чувствовал, как гранитные стены этого дома снова смыкаются вокруг меня.
На оглашении завещания, в присутствии моих холодных, как изваяния, родственников, нотариус произнёс роковые слова. Всё имущество, все активы, вся власть клана Воронцовых переходила мне, как единственному сыну. Но было одно условие.
Древнее, нерушимое.
— «Станислав, — зачитал нотариус, — должен принять на себя не только права, но и обязанности главы рода. Для этого ему надлежит надеть родовой перстень и не снимать его до конца своих дней».
Он открыл старинную шкатулку. На чёрном бархате лежал он. Перстень. Массивное, почти чёрное кольцо из неизвестного мне металла. Вместо камня — гладкий, идеально отполированный кусок чёрного обсидиана, который, казалось, впитывал свет. На нём была выгравирована наша фамильная геральдика — ворон, держащий в когтях ключ.
Я не хотел его надевать. От него веяло холодом, властью, всем тем, от чего я бежал. Но я видел взгляды моих дядьёв и тёток. Взгляды, полные ожидания и угрозы. Отказаться — значило потерять всё и, возможно, не уехать отсюда живым.
Я протянул руку. Дядя взял перстень и надел его мне на палец. Он сел идеально, будто был отлит по моей руке. Холод металла пронзил до кости.
В ту ночь я впервые почувствовал, что я больше не один. В своей собственной голове.
Это началось с мелочей. Утром я сел завтракать и обнаружил, что держу вилку не как привык, а так, как держал её отец — аристократично оттопырив мизинец. Я усмехнулся, но рука не слушалась.
Потом я решил сыграть на рояле. И мои пальцы, привыкшие к диссонансам и сложным современным гармониям, вдруг сами собой начали наигрывать старинный, бравурный марш. Музыку моего прадеда-генерала. Я не знал этих нот, но мои руки — знали.
Я начал слышать их. Не голоса. Мысли. Чужие, холодные, властные мысли в своей голове.
«Актив необходимо продать. Эмоции — помеха в делах». Это был голос моего отца, я узнал его ментальный тембр.
«Слабость. Мальчишка слаб. Его нужно направить». А это — голос деда, которого я почти не помнил.
Я понял. В перстне была не магия. В нём была технология. Или магия, ставшая технологией. Резервная копия. Архив сознаний всех глав рода Воронцовых. И теперь он был подключён напрямую к моему мозгу.
Я пытался снять перстень. Он не поддавался. Он сросся с пальцем, стал частью моей кости.
Кошмар нарастал. Они не пытались меня захватить. Они пытались меня «улучшить». Исправить. Я просыпался и понимал, что знаю, как играть в шахматы на уровне гроссмейстера (привет, прадед). Я обнаруживал в себе познания в баллистике (дед-конструктор). Я ловил себя на том, что смотрю на свою девушку, Асю, с холодным, оценивающим взглядом моего отца, взвешивая её «полезность» для рода.
Моё «я» таяло. Мои мысли, мои желания, мои чувства — всё это заглушалось холодным, рациональным хором мёртвых патриархов. Они были как совет директоров в моей голове, и я, Станислав-музыкант, был в нём лишь незначительным, дефектным активом, который нужно было оптимизировать.
Я начал бороться. Я запирался в комнате, включал на полную громкость свою музыку — диссонансную, хаотичную, живую. Это помогало. Их голоса на время затихали, не выдерживая этого звукового напора. Я пытался делать то, чего они, люди XIX и XX веков, не могли понять — писал код, читал современную философию. Я сражался за каждый клочок своего сознания.
Но они были сильнее. Они были легионом.
Самое страшное было в зеркале. Иногда, глядя на своё отражение, я видел, как мои глаза на долю секунды становятся глазами моего отца. Я видел, как мои губы складываются в его презрительную усмешку. Моё тело меня предавало.
Кульминация наступила, когда юристы принесли документы на подпись. Крупная сделка. Рейдерский захват компании, которую строил мой старый друг. Это был стиль моего отца. Жестоко, эффективно, прибыльно.
И они приказали мне подписать.
Я сидел в кабинете отца, в его кресле. Передо мной лежала ручка. Я чувствовал их волю, их общий, единый напор. Десятки Воронцовых требовали, чтобы я сделал то, что должен сделать глава рода. Моя рука сама потянулась к ручке. Я не мог сопротивляться. Я был их куклой. Мой разум кричал, но тело подчинялось.
В этот момент зазвонил телефон. Это была Ася.
Я ответил, моя рука двигалась сама.
- Стас, я… я не знаю, как сказать, — её голос дрожал. — Я была у врача. Я беременна.
И в этот момент хор в моей голове замолчал. Они замерли. Они ждали. Я чувствовал их напряжённое, коллективное ожидание. Наследник. Новый Воронцов. Продолжение рода.
— У нас будет… — начала Ася, но запнулась. — Стас, у нас будет девочка.
И тишина в моей голове взорвалась.
Я почувствовал не просто их разочарование. Я почувствовал их ярость. Их многовековая система, построенная на передаче власти от отца к сыну, дала сбой. Девочка. Она не могла быть наследницей. Она была бесполезна. Она была ошибкой в коде.
А я… я почувствовал нечто иное. Нечто, чего я не испытывал никогда. Не просто любовь к Асе. А всепоглощающую, яростную, звериную нежность к этому крошечному, ещё не рождённому существу. К моей дочери. Это чувство было таким сильным, таким чистым, таким иррациональным, что оно не помещалось в их холодную, прагматичную матрицу.
Они пытались подавить его. Заглушить своими приказами, своей логикой. «Это актив. Его нужно обеспечить. Это слабость. От неё нужно избавиться».
Но они не могли. Моя любовь к дочери была не логичной. Она была абсолютной. И она была только моей. Это было то, чего не было в их архиве.
Я смотрел на ручку в своей руке. На контракт.
- Нет, — сказал я вслух.
И я почувствовал, как что-то внутри меня треснуло.
Концовка моей истории — это не победа. Это разрыв контракта.
Хор в моей голове взвыл от ярости и боли. Моя новая, чуждая им эмоция стала для них ядом. Логическим парадоксом. Их система, их идеальная цепь преемственности, построенная на власти и мужской линии, столкнулась с чем-то, что не могла ни понять, ни ассимилировать.
Перстень на моём пальце стал ледяным, а потом — невыносимо горячим. Чёрный камень в нём треснул, и из трещины повалил тёмный дым, пахнущий пылью и озоном. Голоса в моей голове закричали в агонии и замолчали. Один за другим.
Я сорвал перстень с пальца. Он больше не был частью меня. Он стал просто куском холодного металла с треснувшим камнем.
Я сижу в своей старой съёмной квартире в Петербурге. Рядом — Ася. Мы продали Вороний Утёс и разорвали все связи с родом Воронцовых. Мы начинаем с нуля.
Я свободен. Но не совсем. Иногда по ночам я всё ещё чувствую их. Фантомное эхо. Не в голове. В костях. В крови. Они не исчезли. Они просто спят, запертые в треснувшем перстне, который я храню в свинцовой коробке.
Я не уничтожил их. Я просто сломал цепь.
Я победил, потому что моя любовь к дочери оказалась сильнее их многовековой воли к власти. Я не знаю, кем она вырастет. Но я знаю одно: она никогда не наденет этот перстень.
Её история будет только её. И это — единственное наследство, которое имеет значение.....,
Автор Дмитрий REY
Смерть моего отца не принесла мне горя.
Только холодное, выматывающее чувство долга. Я, Станислав Воронцов, последний в роду, должен был вернуться в Вороний Утёс — наше родовое гнездо, мрачный особняк под Петербургом, который я ненавидел всей душой.
Я сбежал оттуда десять лет назад, сбежал от этого гранитного холода, от портретов предков с одинаковыми, тяжёлыми глазами, от самого духа Воронцовых — духа власти, контроля и презрения ко всему живому и слабому.
Я стал музыкантом. Писал странную, атональную музыку. Жил в съёмной квартире. Был счастлив в своей нищете и свободе. А теперь я стоял у гроба отца и чувствовал, как гранитные стены этого дома снова смыкаются вокруг меня.
На оглашении завещания, в присутствии моих холодных, как изваяния, родственников, нотариус произнёс роковые слова. Всё имущество, все активы, вся власть клана Воронцовых переходила мне, как единственному сыну. Но было одно условие.
Древнее, нерушимое.
— «Станислав, — зачитал нотариус, — должен принять на себя не только права, но и обязанности главы рода. Для этого ему надлежит надеть родовой перстень и не снимать его до конца своих дней».
Он открыл старинную шкатулку. На чёрном бархате лежал он. Перстень. Массивное, почти чёрное кольцо из неизвестного мне металла. Вместо камня — гладкий, идеально отполированный кусок чёрного обсидиана, который, казалось, впитывал свет. На нём была выгравирована наша фамильная геральдика — ворон, держащий в когтях ключ.
Я не хотел его надевать. От него веяло холодом, властью, всем тем, от чего я бежал. Но я видел взгляды моих дядьёв и тёток. Взгляды, полные ожидания и угрозы. Отказаться — значило потерять всё и, возможно, не уехать отсюда живым.
Я протянул руку. Дядя взял перстень и надел его мне на палец. Он сел идеально, будто был отлит по моей руке. Холод металла пронзил до кости.
В ту ночь я впервые почувствовал, что я больше не один. В своей собственной голове.
Это началось с мелочей. Утром я сел завтракать и обнаружил, что держу вилку не как привык, а так, как держал её отец — аристократично оттопырив мизинец. Я усмехнулся, но рука не слушалась.
Потом я решил сыграть на рояле. И мои пальцы, привыкшие к диссонансам и сложным современным гармониям, вдруг сами собой начали наигрывать старинный, бравурный марш. Музыку моего прадеда-генерала. Я не знал этих нот, но мои руки — знали.
Я начал слышать их. Не голоса. Мысли. Чужие, холодные, властные мысли в своей голове.
«Актив необходимо продать. Эмоции — помеха в делах». Это был голос моего отца, я узнал его ментальный тембр.
«Слабость. Мальчишка слаб. Его нужно направить». А это — голос деда, которого я почти не помнил.
Я понял. В перстне была не магия. В нём была технология. Или магия, ставшая технологией. Резервная копия. Архив сознаний всех глав рода Воронцовых. И теперь он был подключён напрямую к моему мозгу.
Я пытался снять перстень. Он не поддавался. Он сросся с пальцем, стал частью моей кости.
Кошмар нарастал. Они не пытались меня захватить. Они пытались меня «улучшить». Исправить. Я просыпался и понимал, что знаю, как играть в шахматы на уровне гроссмейстера (привет, прадед). Я обнаруживал в себе познания в баллистике (дед-конструктор). Я ловил себя на том, что смотрю на свою девушку, Асю, с холодным, оценивающим взглядом моего отца, взвешивая её «полезность» для рода.
Моё «я» таяло. Мои мысли, мои желания, мои чувства — всё это заглушалось холодным, рациональным хором мёртвых патриархов. Они были как совет директоров в моей голове, и я, Станислав-музыкант, был в нём лишь незначительным, дефектным активом, который нужно было оптимизировать.
Я начал бороться. Я запирался в комнате, включал на полную громкость свою музыку — диссонансную, хаотичную, живую. Это помогало. Их голоса на время затихали, не выдерживая этого звукового напора. Я пытался делать то, чего они, люди XIX и XX веков, не могли понять — писал код, читал современную философию. Я сражался за каждый клочок своего сознания.
Но они были сильнее. Они были легионом.
Самое страшное было в зеркале. Иногда, глядя на своё отражение, я видел, как мои глаза на долю секунды становятся глазами моего отца. Я видел, как мои губы складываются в его презрительную усмешку. Моё тело меня предавало.
Кульминация наступила, когда юристы принесли документы на подпись. Крупная сделка. Рейдерский захват компании, которую строил мой старый друг. Это был стиль моего отца. Жестоко, эффективно, прибыльно.
И они приказали мне подписать.
Я сидел в кабинете отца, в его кресле. Передо мной лежала ручка. Я чувствовал их волю, их общий, единый напор. Десятки Воронцовых требовали, чтобы я сделал то, что должен сделать глава рода. Моя рука сама потянулась к ручке. Я не мог сопротивляться. Я был их куклой. Мой разум кричал, но тело подчинялось.
В этот момент зазвонил телефон. Это была Ася.
Я ответил, моя рука двигалась сама.
- Стас, я… я не знаю, как сказать, — её голос дрожал. — Я была у врача. Я беременна.
И в этот момент хор в моей голове замолчал. Они замерли. Они ждали. Я чувствовал их напряжённое, коллективное ожидание. Наследник. Новый Воронцов. Продолжение рода.
— У нас будет… — начала Ася, но запнулась. — Стас, у нас будет девочка.
И тишина в моей голове взорвалась.
Я почувствовал не просто их разочарование. Я почувствовал их ярость. Их многовековая система, построенная на передаче власти от отца к сыну, дала сбой. Девочка. Она не могла быть наследницей. Она была бесполезна. Она была ошибкой в коде.
А я… я почувствовал нечто иное. Нечто, чего я не испытывал никогда. Не просто любовь к Асе. А всепоглощающую, яростную, звериную нежность к этому крошечному, ещё не рождённому существу. К моей дочери. Это чувство было таким сильным, таким чистым, таким иррациональным, что оно не помещалось в их холодную, прагматичную матрицу.
Они пытались подавить его. Заглушить своими приказами, своей логикой. «Это актив. Его нужно обеспечить. Это слабость. От неё нужно избавиться».
Но они не могли. Моя любовь к дочери была не логичной. Она была абсолютной. И она была только моей. Это было то, чего не было в их архиве.
Я смотрел на ручку в своей руке. На контракт.
- Нет, — сказал я вслух.
И я почувствовал, как что-то внутри меня треснуло.
Концовка моей истории — это не победа. Это разрыв контракта.
Хор в моей голове взвыл от ярости и боли. Моя новая, чуждая им эмоция стала для них ядом. Логическим парадоксом. Их система, их идеальная цепь преемственности, построенная на власти и мужской линии, столкнулась с чем-то, что не могла ни понять, ни ассимилировать.
Перстень на моём пальце стал ледяным, а потом — невыносимо горячим. Чёрный камень в нём треснул, и из трещины повалил тёмный дым, пахнущий пылью и озоном. Голоса в моей голове закричали в агонии и замолчали. Один за другим.
Я сорвал перстень с пальца. Он больше не был частью меня. Он стал просто куском холодного металла с треснувшим камнем.
Я сижу в своей старой съёмной квартире в Петербурге. Рядом — Ася. Мы продали Вороний Утёс и разорвали все связи с родом Воронцовых. Мы начинаем с нуля.
Я свободен. Но не совсем. Иногда по ночам я всё ещё чувствую их. Фантомное эхо. Не в голове. В костях. В крови. Они не исчезли. Они просто спят, запертые в треснувшем перстне, который я храню в свинцовой коробке.
Я не уничтожил их. Я просто сломал цепь.
Я победил, потому что моя любовь к дочери оказалась сильнее их многовековой воли к власти. Я не знаю, кем она вырастет. Но я знаю одно: она никогда не наденет этот перстень.
Её история будет только её. И это — единственное наследство, которое имеет значение.....,
Автор Дмитрий REY

Следующая запись: Стараться забыть кого-то — значит все время о нем помнить. © Эрих Мария Ремарк
Лучшие публикации