Екатерина Рождественская о работе с Гурченко:
- Она уникальная. Сложная. Великая. Замечательная. Стервозная. Все эпитеты, которые только есть, можно ей адресовать. Она очень разная, но определение «гениальная» подходит больше всего. Мы общались 12 лет. Могу даже сказать дружили, хотя эта дружба больше напоминала американские горки с их спадами и подъёмами. Гурченко всё время ждала какого-то подвоха, предательства, и даже когда этого не было, она придумывала, и тогда давала «задний ход». Я тоже себя одёргивала, боялась её чём-то обидеть. Но большое счастье, что она мне встретилась и именно в начале моей фотоработы.
Счастливым для меня было время, когда я позвонила Гурченко в период застоя. Её никто не приглашал. И появилась я. Она согласилась, схватилась. Я помню первый её приход. Был май. Она пришла в коричневых брючках в обтяжку, в белой рубашке с длинными манжетами-жабо. Гурченко спросила у меня как у повара: «Что вы мне приготовили?». А я действительно готовилась к её приходу – не спала ночь, у меня были раскрыты альбомы, заложены закладки. Я старалась выбрать для неё что-то, с моей точки зрения, интересное. Я стала предлагать одно, другое. Она сразу отмела красоток в шляпах, париках и длинных юбках: «Нет, мне это не интересно. Давай думать что-то другое. Видишь, у меня белое лицо. Абсолютно обычное. На нём можно рисовать всё что угодно.
Для «Частной коллекции» я снимаю человека один раз. Но с Гурченко мы не могли остановиться. Я видела, с какой жадностью она выбирает работы, как ей хочется и одно, и другое, и третье. Причём выбирает уродливое. Мне казалось, женщина не должна выбирать какую-то полуобнажённую расклячину с раскрытым ртом. Но она выбрала Елизавету Английскую и сказала: «Это вообще моя роль. Это я. Я была, наверное, ею, потому что всё о ней знаю. Досконально». И Гурченко стала рассказывать, раскрылась как историк и подала этот образ по-другому.
Она рассказала, что у Елизаветы Английской был роман с Иваном Грозным, но она не захотела выходить за него замуж. «Представляешь и она осталась девственницей. Ну тут, конечно, можно поспорить – средние века и девственницей? Это сейчас нельзя остаться девственницей. А в средние века-то? Ты можешь себе представить?». Гурченко ставила под вопрос девственность Елизаветы Английской, но рассказывала, что Иван Грозный дарил ей потрясающие платья, расшитые драгоценностями. Что Елизавета болела оспой, поэтому ей придумали стоячий воротник, чтобы закрыть оспины. И не разрешила себя раздевать после смерти, вероятно, из-за того же, что вся была покрыта коростой. О многих этих вещах я не знала и даже не имела представления. Мы всё-таки выбрали портрет Елизаветы Английской, а Гурченко говорит: «Мне мало. Давай ещё».
Она была безумно голодная до работы и относилась к маленькому фотосюжету как к большому фильму. Это было странно. Она единственный человек, кто репетировал фотографии. Обычно люди приходили, расслаблялись, я их снимала, они уходили и всё. Садились с обычным человеческим взглядом. Позже я предложила Гурченко «Любительницу абсента» Пабло Пикассо, где женщина сидит, обхватив лицо руками. И она говорит: «Вот! Ты меня почувствовала. Это я. Это действительно я. Только мне нужно время для репетиций». В каком смысле? «Я могу уйти в соседнюю комнату? Мне нужно пять минут».
Гурченко ушла и вернулась абсолютно другой. Это была не она, а пьяная, несчастная женщина, у которой страшное прошлое и никакого будущего. У неё были маленькие чёрные глазёнки, хотя у самой Гурченко зелёные глаза. У неё были длинные паучьи пальцы, которыми она обхватила лицо. На голове торчал клок волос. У неё изменился голос, изменилась походка. Она еле дошла, схватилась за спинку стула и спросила: «Куда мне сесть? Быстро». Она сразу села, обхватила лицо. Я сняла, и это один из немногих случаев, когда я сняла с первого кадра.
Во взгляде было всё что нужно. Наверное, даже сам Пикассо не столько вкладывал в эту женщину, сколько Гурченко вложила в свой характер. После этого она так устала, казалось, она бегала или занималась физической работой. Она настолько выложилась и так здорово это сделала... Я налила ей чаю, чтобы она немного отошла. Подбодрила, покормила, потому что за пять минут этой маленькой фотографии она действительно вымоталась.
Я была счастлива, что вижу таких людей, которые так профессионально и серьёзно относятся к тому, что делают. Она ценила наше время. Ценила своё. Гурченко всегда приходила вовремя. Даже раньше. Не было ни одного раза, чтобы она опоздала хотя бы на минуту. И того же она требовала от других, от нас.
Первый раз, когда она пришла, не разрешила гримёру прикасаться к своему лицу. Моя Люся 25 лет работала на Мосфильме, она замечательный художник по гриму тогда сказала: «Хорошо, хорошо. Я буду вам помогать. Буду держать пудреницу». Потом Люся стала чуть-чуть подправлять, давать советы. К концу съёмки Гурченко поняла, что перед ней профессионал, и спокойно ей доверилась. Было несколько съёмок, но когда Гурченко уходила с первой съёмки, она поцеловала Люсе руку. Такое отношение тоже меня удивило. Это не деталь, а деталище, чтобы великая актриса так отнеслась к человеку… Вы себе не представляете… Например, у Димы Билана или ещё кого-нибудь и в мыслях бы не возникло даже спасибо сказать. А тут Гурченко и гримёр…
Я сняла пять тысяч человек, но Гурченко для меня – икона, на которую нужно молиться. Она удивительная. Как она вела стол, какие анекдоты рассказывала, как художественно ругалась матом. Это человек с чувством юмора и со вкусом. Она сама всё себе шила. Всегда приходила с подарками. Была очень щедрой. Приносила мне огромное количество шляпок и платьев. Она мне – я ей.