«Пока я снимала шубу, он похотливо ощупал меня взглядом и подобострастно прошептал: «Проходите, проходите…»
— Гордик, твоя девушка уже пришла? — раздался с кухни дребезжащий старческий голос.
— Пришла! — громко крикнул он в кухню, а мне тихо, словно оправдываясь, торопливо пояснил. — У меня мама дома…
— Мама? — я слегка озадачилась: про маму мы не договаривались.
Гордей превратно понял мою реакцию, и поспешил интимно добавить:
— Она скоро уйдет. По делам. Надолго.
Мы прошли в старомодную, плохо прибранную гостиную. Убирается тут явно старенькая мама. Гордей, наверное, только пылесосит. По воскресеньям.
У Гордея есть московская прописка. Рост метр восемьдесят. И шрам над правым глазом. Шрамы украшают мужчину, поэтому шрам запишем в плюс (хотя это не брутальный шрам, полученный в бою или в драке. Наоборот — Гордей, подскользнувшись в гололед, рассек себе бровь о ступеньку подъезда. Ни грамма подвига — сплошная нелепость).
Итак, что мы имеем? Высокий москвич Гордей со шрамом. Ну, вполне достаточно, чтобы женщины кокетливыми мотыльками вились вокруг его фитиля.
Но они — не вьются. Вот не вьются — и всё. А Гордику уже 43.
Для женщины это вообще возраст — аларм-аларм! — закат возможности деторождения. В этом возрасте женщины особенно отчаянно рожают «для себя».
Гордик тоже хочет родить. Ну, в смысле, чтобы кто-то родил «для него». Ну и для его мамы, которая «видимо, так и помрет, не дождавшись внуков».
Я представилась журналисткой. У меня — редакционное задание. Пишу материал о Москве как городе одиноких людей, о завидных женихах и невестах столицы. Рандомным способом вышла на Гордея. Дадите интервью? Только не обычное такое. Жесткое. Откровенное. Дадите? — Очень интересно. Дам, конечно.
— Здравствуйте, уважаемая барышня! — в комнату неторопливо входит пожилая, но молодящаяся женщина, окутывает меня цепким взглядом. — Меня зовут Зинаида Макаровна. А вас как величать?
— Ольга.
— А по батюшке?
— А не надо по батюшке, — улыбаюсь я. — Просто Ольга.
— Ольга, я накрыла чай. Напекла плюшек с корицей. Вы кушайте, кушайте…
Мы садимся за стол. Зинаида Макаровна разливает чай по чашкам. Беседуем о разном. О капризном декабрьском марте, о дырявом здравоохранении, о том, как Зинаида Макаровна 32 года отработала на одном заводе, об удачной корице в плюшках, о работе Гордея, о кризисе производства, о том, что я долго искала место для парковки.
Зинаида Макаровна — хорошая женщина. Но пожилая. Она пережила тяжелые голодные времена и не смогла их забыть. Поэтому она постоянно говорит одну фразу «Вы кушайте, кушайте». Это, в принципе, обычная фраза. Но когда ее повторяют по сотне раз в час, она становится самой ужасной фразой в мире. МЫ КУШАЕМ, КУШАЕМ!!!
Я пришла к Гордею взять интервью. Как к холостяку, потенциальному чьему-то жениху. Гордей не чует подвоха. Он — жених. Да. Завидный жених. А что не так?!
Общаемся. Втроем.
Мне с первой минуты очевидно со стороны, почему Гордей — одинок. Нет, дело не в том, что он латентный сладострастник, и не в давно не стираных усах.
Просто он — никакой. НИКАКАШЕЧКА. Он человек с частицей «не». Не интересный, не веселый, не перспективный. Высокий — да. Но все остальное — не.
Женщины сегодня избалованы соблазнами. Они знают, «как может быть», и не хотят «хоть как-нибудь».
Они смотрят «Секс в большом городе» и думают: вон как бывает, оказывается
Красивые свидания, полуночные бары, туфли от «Маноло», звездное небо Манхеттена с черепичной крыши, струнный квартет за углом, лукошко клубники посреди зимы, цветы с курьером, гардеробная комната с откровенными зеркалами, ловкий поцелуй главного героя… Романтика.
Гордей уверен, что всё это наносное, социальное, условное, никому не нужное. Его женщина оценит его глубокий внутренний мир. Глубину, кстати, Гордей определяет сам. На глазок.
Мы с Гордеем переходим на ты.
— Вы кушайте, кушайте. Надо нам женить Гордика, — говорит Зинаида Макаровна, причитает. Берет меня в сообщники в деле трудоустройства сына в семью. Диалог происходит при Гордее. Он никуда не вышел, вот, сидит рядом на табуретке и молчит, будто разговор не о нем. Не инициативный.
— Да, может, сам как-нибудь справится, Зинаида Макарна, — хмыкаю я.
— Не справится, — вздыхает мама. — За 43 года не справился…
— Значит, не хочет.
— Хочет, хочет!!! — испуганно адвокатирует сына мама.
— Пока очевидно, что он хочет сидеть на табуретке, сложа руки, и плюшками баловаться.
— Гордик, ну скажи! — приказывает мама.
— Все женщины меркантильные, — выносит приговор Гордик.
— Да? — удивляюсь я.
— Да. Московская прописка всем нужна…
— Это да, — легко соглашаюсь я. — А что еще у тебя есть, Гордей?
— В смысле?
— В прямом. Брак — это бартер. Мы вот с мужем вместе 14 лет. Я ему — детей, ноги, борщ. Он мне — юмор, легкость, деньги. Все честно. Не понимаю, почему ты с осуждением говоришь о женщинах, как об охотницах на твою прописку, если кроме нее у тебя ничего нет?
— Как ничего? — обиделся Гордей.
— Как ничего? — обиделась Зинаида Макаровна.
— Ну, вот я и спрашиваю: что? Что есть?
— Ну, я веселый…
— Ну, он веселый…- вторит Зинаида Макаровна.
— Гордей, расскажи анекдот, — прошу я.
— Какой?
— Любой.
— Про что?
-Про что хочешь. Любой анекдот.
— Я так не могу.
— Гордей, ты веселый, — напоминаю я.
— Встречаются русский, поляк и немец. На острове. Ну, попали туда. После кораблекрушения.
— Тааааак…
— Ну… Вот… Короче… Слушай, я так не могу!
— Вот, — резюмирую я. — Ни хрена ты не веселый, Гордей. Ты не удосужился выучить хоть какой-нибудь завалящий анекдот, чтобы рассмешить женщину.
— А мне не нужен камеди-клаб, мне семья нужна.
— Вы кушайте, кушайте, — растерялась Зинаида Макаровна: она понимает, что интервью получается какое-то странное, не таким она его себе представляла, но как вырулить из этой ситуации и спасти сына, пока не понимает.
— А еще ты какой, Гордей? Ну, веселый, это мы поняли. А еще? — спрашиваю я.
— Он хозяйственный. Он плов умеет, — вспоминает Зинаида Макаровна.
— Гордей, у тебя есть казан? — я смотрю на Гордея в упор.
— Казан? — переспрашивает Гордей.
— Какие специи нужны в плов, Гордей?
— У меня специальная приправа «для плова». Там все. Я не вникал по отдельности.
— Зинаида Макаровна, не обижайтесь, но вот моему сыну шесть лет. Он тоже умеет плов. Ну, то есть порезать лук, морковь и мясо в мультиварку, засыпать рисом, посолить и приправу добавить он сможет. И режим установить, какой я скажу. Это, конечно, будет не плов. А слипшаяся рисовая каша с мясом, но…
— Ольга!- Гордей произносит моё имя с возмущением.
— Гордей, я сейчас не издеваюсь. Я просто помогаю тебе посмотреть на себя со стороны и оценить себя объективно. Пока ты смотришь на себя восхищенными мамиными глазами. И не понимаешь, почему другие женщины не делают также. Я вот и поясняю тебе, почему. Ты умеешь зарабатывать?
— Я работаю с института!!!
— Верю. Но я не спросила, как долго ты работаешь. Я спросила: ты зарабатывать умеешь?
— Я же не бесплатно работаю!
— Хорошо. — вздыхаю я. — Задам вопрос иначе. Где ты отдыхаешь?
— В сентябре ездил в Крым. Очень хорошо, правда поезд ужасный, зато там хорошо, в частном секторе, рядом с морем жил.
— А питался где?
— Там столовая рядом, чтобы первое было, мне для желудка, и пирожки покупал у женщины там, по пути. Не дорого, по 20 рублей. Домашние. С капустой. И с мясом.
— Ясно.
— Что ясно?
— Ты не умеешь зарабатывать.
— Вы кушайте, кушайте, — суетится Зинаида Макаровна. Она явно сбита с толку даже больше, чем Гордей.
— Ты, Гордей, усатый. — говорю я. — Это факт. И прописан в трехкомнатной квартире на улице Трофимова. Это тоже факт. У тебя вероятно есть сестра?
— Есть. Откуда знаешь?
— Ну, квартиру получили родители. Мама. 32 года на заводе. Трехкомнатную, вероятно, потому что были двое разнополых детей. Не сложный секрет. Очень распространенный.
— Это к чему? — Гордей сливается с бежевой стеной.
— К тому, что московская прописка — не твоя заслуга. Так получилось. Это была твоя фора при старте в жизнь. Но ты и ее не использовал. Думаю, даже за коммунальные платежи платит мама. Со своей пенсии. Угадала?
При этих словах Зинаида Макаровна встает и уходит на кухню, бормоча «Кушайте, кушайте…», а я безжалостно продолжаю:
— Тебе остается заработать только себе на еду. Ты и не напрягаешься. Зарабатываешь свои 20 рублей на пирожок с капустой. За что женщина должна тебя любить, Гордей?
— А я ее за что?
— Ну, началось. Как маленький. «А она мне что?» Вот из-за такой стратегии, Гордей, ты и едешь с ярмарки ни с чем. Занудный. Обиженный. Пустой. Бюджетный. Списаный трамвай. И уже в депо, Гордей, в депо. Не страшно? Вот так, без результатов?
— Почему без результатов? — горячится Гордей. — У меня вон сколько грамот!!!
Он бросается к заранее приготовленной папке. Он же готовился к интервью! Выпятил все свои заслуги, оформленные на типографском картоне в формате А4. Благодарность за активность, проявленную… Грамота за участие …
— Гордей, — вздыхаю я тоном уставшей учительницы в конце рабочего дня. — Нематериальное стимулирование — это прекрасно. Оно отлично работает на мотивацию в тандеме с материальным, иногда подменяя его. Грамоты — это не показатель твоей успешности. Это показатель успешности работы отдела кадров по удержанию персонала на рабочих местах за копейки. А грамоты, будь они трижды приятные, не рожают детей, и не варят борщи…
— Не понял…
— Гордей, я не журналистка. Меня прислал сюда твой отец. Он был у меня на лекции по личной эффективности. Я веду лекции. Помогаю людям быть … эффективными. Твой отец очень переживает за тебя. И хочет тебе помочь. Поэтому…
— Мааааааааааааам, — испуганно кричит Гордей в сторону кухни, не спуская с меня глаз. — Мааааааааааам…
Зинаида Макарна входит в комнату и, обиженно полоснув по мне взглядом, говорит:
— Я сейчас уйду, мне в сберкассу надо…
— Мам, она от отца. Лазутчица.
Зинаида Макаровна ошарашенно переводит на меня взгляд.
— Вы от Павла?
— От Павла Ивановича.
— Она психолог, мам. Пришла меня лечить.
— Я не психолог, Гордей Павлович. Я не говорила так. В данном случае я… диагност. Ваш отец заплатил мне. Чтобы я пришла и… была собой. Я потрошитель иллюзий. Но иногда это очень полезно. Он переживает за вас.
Гордей встал с табуретки и мне, сидящей, его метр восемьдесят показался всеми двумя.
— Мой отец — вор! — почти по слогам произнес Гордей. — Он чиновник. Берет взятки. Ворует у государства!
— Жалко, что ты так не умеешь, да? — я откинулась на стуле.
— Что не умею? Воровать? Да, я так никогда не сделаю!
— Гордей, верю. Чтобы брать взятки, надо быть рисковым, гибким и азартным. Нужно уметь быть в команде. Нужно договориться со всеми вокруг о молчании, включая собственную совесть.
— Вот-вот, совесть! — Гордей поднимает вверх указательный палец.
— Ты работаешь в компании по производству канцтоваров, да? — спрашиваю я, резко встаю и подхожу к письменному столу. На нем лежат три стопки бумаги в упаковках, россыпь ручек, маркеры, новенький степлер. — Гордей, ты купил этот степлер?
— Купил, — у пунцового Гордея раздуваются брови.
— Ты врешь. Это очевидно. Ты его украл. Вынес с работы. Легко договорился со своей совестью. Раз вы мне платите грамотками, я вам — «честностью», подумал ты. Ты вор, Гордей. Как и твой отец. Только он ворует на государственном уровне, а ты — на уровне скрепок.
— Ты меня в чем-то обвиняешь?
— Боже упаси, Гордей! Я не из прокуратуры. Ловить преступников — не моя специализация. Я пришла разоблачить тебя. Но для тебя же самого. Для твоей же пользы.
— Уходи.
— Отец хотел выдернуть тебя из этой вязкой маминой заботы. И уходя от неё, от мамы, позвал тебя с собой. Сколько тебе было? 25? Когда ты укрылся с мамой одной обидой на отца, и свою слабость замаскировал совестью. Конечно, так проще. И сидишь, ждешь, что кто-то оценит. А ценителей всё нет. Вон мама только. Но мама не считается. У нее работа такая — любить тебя безусловно. И в компании, Гордей, в которой ты работаешь, женщины-коллеги видят тебя насквозь. Зачем им сорокалетний зануда со скрепками? Ты даже в любовники не годишься. Любовник, он же не только секс, он вдохновение и подарки. А ты что? Степлер и «встречаются немец, поляк и русский.»?
Спустя 10 минут за мной обиженно закрывается дверь. Слишком быстро закрывается, чтобы это можно было назвать «сама ушла». Меня выгнали.
Я набираю номер Павла Ивановича.
— Ну что? — спрашивает он вместо приветствия.
— Ну всё.
— Всё?
— Всё, как я говорила. Оставьте мальчика в покое.
— Мальчику 43.
— Он инфантилен как Карлсон, который живет на крыше, в моем шестилетнем сыне ответственности больше. Но он счастлив.
— В смысле, «счастлив»? С мамой в 43? Без семьи и без детей? Кладовщик? Или кто он там… Моя дочь сегодня провела IPO для своей компании за границей. Черт! Как будто это дети от разных матерей, не в одной семье росли!
— Пал Иваныч, нельзя осчастливить человека насильно. Нельзя вылечить от болезни, которую он не признает. Ему хорошо. С мамой и пирожком с капустой. Он слишком слаб, чтобы иметь смелость оценить себя со стороны. Ему хватает маминых оценок. В его проблемах виноват начальник, который не платит, бабы, которые не любят, правительство, которое не заботится, ржд, которое задрало цены, газпром, который сбывает не его мечты, отец, который «бросил» его, малыша, в 25 лет и ушел от мамы. Это самая легкая жизненная позиция. Он в ней застыл как в янтаре. И никуда. А что? Он и страдалец, и жертва, и благородный, и честный, и защитник, и человек слова. Прям герой. Нашего времени. Даже если вы насильно выдернете его, наймете психологов и тренеров, причините свое счастье, все зря.
— Потому что 43?
— Да нет. Возраст не при чем. Меняться можно и в 93. Но первый шаг — признать проблему. А у него их нет.
— И что делать?
— Говорю же: оставить его в покое.
— Я не могу. Он мой сын. Он катится в пропасть. Я должен ему помочь.
— Пал Иваныч, а вот это ваша проблема. Наймите коуча, и отработайте это неуемное желание нянчить сорокалетнего дядечку, свою латентную вину за «упущенного» ребенка отработайте. Это Ваша очевидная проблема, не Гордея.
— Ясно. Поработаешь со мной?!
— Нет, я не психолог. Я — диагност. Ну… Терапевт. Могу грипп вылечить. Насморк. Кашель. Могу прочитать гемоглобин в анализах. А если что серьезное — это к специалисту. Могу дать контакт…
Иду домой. Сейчас отложу все дела и напишу про это пост, пока горячее, свежее, не прожитое. Изменю имена только. Вот она, объективная реальность, без прикрас. Безжалостная правда жизни.
А вечером я приготовлю плов. У меня есть зира, шафран, куркума, барбарис…
Ольга Савельева