Коллекционер
Во втором классе они придумали коллекционировать. Вечная заводила Маринка принесла из дома удивительный рассказ об отце, который вечерами возится с альбомами, полными монет.
– Вы не представляете, сколько там всего! – поблескивая от восторга глазами, делилась она с одноклассниками. – Есть совсем мелкие монетки, прямо с ноготок, а есть крупные – с ладонь величиной, не меньше!
– Прям-таки с ладонь, – недоверчиво басил Бориска. Пухленький, низкорослый и вечно во всем сомневающийся мальчуган регулярно ловил друзей на несостыковках и хвастовстве. Когда они подрастут, возможно, Бориска заслужит прозвище “зануда”, но и тогда найдет тысячу и один аргумент, почему звание не соответствует действительности. – Таких не бывает, привираешь!
– Ну ладно, ладно, – шла на попятную Маринка. Она лучше других знала, что проще сразу признать преувеличение, чем мальчик начнет это доказывать. – С половину ладони…
Бориска с сомнением посапывал носом, но молчал.
– В общем, папа сказал, что это называется кол..колекцинировать, – быстро перешла к главному Маринка. – Оказывается, взрослые часто этим занимаются! Папа вот монетки собирает, из разных стран. А во дворе у нас есть Петр Петрович, старенький совсем дедушка, он еще на войне был. Так вот мама сказала, что Петр Петрович марки кол-лек-ни-ру-ет, это такие бумажки, которые на конверты с письмами наклеивают.
– Зачем? – не поняла Анюта. Анюта была младше всех в классе и многого не понимала. Хотя ответа на этот вопрос не нашлось ни у кого.
– Да кто его знает, – нетерпеливо махнула рукой Маринка. – Это неважно все! Главное, что нам тоже надо начинать что-нибудь собирать! Представьте только, если мы начнем прямо сейчас, то, когда станем взрослыми, у нас уже будет много-много всего в этой...как его…
– Коллекции, – подсказал Бориска. – У меня старший брат модельки самолетиков собирает, тоже это слово использует. Всю полку уже заставил, и даже поиграть не дает, говорит, что сломаю. Ну и зачем тогда их собирать, если играть в них нельзя?
– Взрослые не играют, – нравоучительно сообщила Маринка. – Они только собирают. Давайте тоже что-нибудь выберем и будем собирать! Я, чур, буду разные камушки коллекци...нировать. У нас во дворе их вон сколько, я самую большую коллекцию вмиг соберу!
– Ну вот, – расстроилась Анюта. – Я тоже хотела камушки…
– А хочешь вместо камушков – цветы? – предложила Маринка. – Цветы вон какие красивые! Камушки не такие яркие, а цветочки и красные, и синие, за школой летом что-то желтое цветет, я видела…
Анюта просияла и немедленно согласилась.
– Ну не знаю, – Бориска прикусил пухлую губу, в задумчивости глядя на воробья, купающегося в пыли неподалеку от школьного крыльца. – Во, придумал! Буду перья собирать! Вороньи, воробьиные, за грачом еще послежу – наверняка где-нибудь хоть одно, да оставит!
Маринка аж завистливо присвистнула – самой такая идея в голову не пришла, эх! – но покушаться на чужую задумку не стала.
– Предлагаю соревнование! – вместо этого объявила она. – Нам до летних каникул как раз два дня осталось. Вот кто за лето больше разного соберет, тот и главный колекнер будет!
– Коллекционер, – поправил девочку Бориска, но Маринка не слушала. Она обвела взглядом компанию и сообразила, что не все высказались.
– Аркаш, а ты?
Восьмилетний Аркаша не любил свое полное имя и крики. И того, и другого было с избытком, если мама с папой оказывались дома в одно время. Другие дети знали об этом, но не лезли с расспросами. За это Аркаша был им благодарен.
Из всей четверки он был самым тихим, хотя и выше Бориски на полголовы (а Анюты – так и на голову). Говорил обычно последним, зато именно его идеи оказывались самыми необычными.
– А я буду улыбки коллек...ционировать, – старательно выговорил мальчик.
Маринка непонимающе хлопнула глазами:
– Это как?
– Просто, – Аркаша внимательно изучал шнурки собственных ботинок, не поднимая головы. Он побаивался, что идею высмеют. – Ну...например...ты вот, когда улыбаешься, в уголках губ ямочки возникают смешные. Это одна улыбка. А Анюта, если смеется, губы сильно-сильно поджимает, они тоненькие становятся. Это другая. А Бориска, наоборот, их выпячивает, фыркает. Это третья…
– А как ты их собирать-то будешь? – Анюта провела пальцем по губам, будто проверяя, правда ли они тонкие. – Их же в коробочку не положишь…
– Я их рисовать буду.
Рисование было давнишней Аркашиной страстью. Учителя поначалу ругались – мальчик, даже отвечая на уроке, чертил что-то на листочках. Но после смирились и перестали обращать внимания на причуды. В конце концов, если Аркаше так легче сосредоточиться…
Аркаше так было легче делать все. Он рисовал, повторяя вслух правила; рисовал, читая заданный текст; рисовал, слушая объяснения учителя. Чаще всего это были схематично набросанные непонятные звери или люди. Дорисовав, мальчик терял к результату интерес и смахивал листы в мусорную корзину. Словом, никто не удивился такому ответу.
– Ну...попробуй, – с сомнением протянула Маринка. – Главное, листочки свои не выбрасывай, нам же осенью итоги подводить!
– Я постараюсь, – улыбнулся Аркаша. Бориска легонько тронул друга за рукав, и, когда тот обернулся, серьезно проговорил: – Не забудь добавить свою. У тебя уголки губ дрожат. Правда, я не знаю, как ты это нарисуешь.
Аркаша кивнул. Ему уже не терпелось приступать.
***
– Если ты считаешь, что вместо жены приобрел себе посудомойку и уборщицу, то вынуждена тебя разочаровать! Я, в первую очередь, женщина!
– И в первую очередь тянешься к моему кошельку, да?! Тебе хоть раз вообще было интересно, как мои дела на работе?!
Аркаша очень хотел закрыть уши, но одна рука была занята карандашом, поэтому мальчик просто втянул голову в плечи.
Родители опять ссорились. Это происходило всегда, если они сталкивались где бы то ни было – на кухне, в коридоре, в комнате. Однажды Аркаша видел, как они начали кричать друг на друга, встретившись в магазине. Он сам зашел туда после школы, чтобы купить мороженое, но, едва услышав знакомые обвинения, выбежал прочь и проплакал всю дорогу до дома.
Это были не просто ссоры. Это была полноценная война, с потерями, слезами и горем. Каждый раз после скандала внутри Аркаши оставалась опустошенность, будто кричали на него.
Он изо всех сил зажал свободной рукой одно ухо, надеясь, что это хотя бы немного приглушит ссору.
– Да тебе плевать на всех, кроме себя! Тебе плевать, насколько я упахиваюсь на работе, чтобы вас обеспечить! Тебе плевать на то, что врачи кивают на слабое сердце и велят не напрягаться так сильно! Тебе плевать даже на Аркашку, он растет, как сорняк под забором!
– Это когда же ты успел такое высмотреть, если тебя целыми днями не бывает дома?! Аркаша хотя бы знает, как я выгляжу, а вот лицо собственного отца скоро и не упомнит!
– Толку ему от лица матери, какая от тебя ему польза?!
– Может, его и спросим?! Аркаша! Аркадий!
Мальчик зажмурился и вцепился в карандаш так, что едва не сломал его пополам. Вот поэтому он так и не любил свое полное имя. Оно выкрикивалось в пылу спора, когда уже заканчивались аргументы. Его призывали, будто судью и одновременно палача, а по сути – как дополнительный инструмент, как хлыст, которым родители по очереди стегали друг друга.
– Аркадий, ты что, не слышишь, что тебя зовет мать?!
На пороге возник отец. Раскрасневшийся от спора, с взъерошенными волосами и гневно сведенными бровями, он напоминал кузнеца, разгоряченного работой.
– Полюбуйся! – простирал он руку к съежившемуся сыну. – Плевал он на тебя и твой зов! Это все твое воспитание, точнее, его отсутствие!
За плечом отца проявилось лицо матери, искаженное гневом и злостью.
– Не смей на него нападать! – бросилась она на защиту сына. – Конечно, он не хочет идти к нам, когда ты так орешь!
– Я ору?!
Карандаш чиркнул по бумаге с такой силой, что прорвал ее насквозь. Мальчик вскрикнул – он случайно перечеркнул улыбку мимолетно встреченного прохожего. Она была такой большой, будто незнакомец подрабатывал клоуном и ежедневно тренировался улыбаться как можно шире, чтобы уголки губ в какой-то момент достигли, наконец, ушей. Сейчас, в пику скандала, эта широкая улыбка смотрелась так неуместно…
– Чем ты там вообще занят? – отец прошагал в комнату и наклонился над столом сына. Аркаша попытался стянуть испорченный листок под стол, но мозолистая рука перехватила рисунок. Отец помолчал, изучая набросок.
– Неплохо, – наконец сказал он почти спокойно. – Сам рисовал?
– Сам, – неохотно откликнулся мальчик. Взгляд отца пробежался по столу и остановился на целой кипе бумаги.
– Это тоже рисунки? – кивнул он в ту сторону. Аркаша молча достал наброски и веером раскинул их по столу. Если для того, чтобы родители перестали кричать, нужно показать им свои рисунки, так пусть хоть совсем забирают. Подумаешь, коллекция…
– Нет, ты погляди, – присвистнул отец, перебирая работы. – Да ты талант! Это вот чья улыбка?
– Продавца овощей, – буркнул Аркаша. – Который у соседнего двора помидоры продает.
– И впрямь, похоже.
Отец поднял листок повыше, изучая его в солнечном свете. Удивленно хмыкнул и положил на место. Взял следующий.
– Лара, посмотри, – позвал он мать. – Аркашка же отлично рисует. Это, наверное, наш дворник?
– Ага.
Подошедшая мать осторожно взяла в руки первый попавшийся листочек.
– А это – твоя учительница по русскому языку, – полуутвердительно произнесла она. – У нее такие, очень характерные морщинки…
– Ага…
Родители несколько минут перебирали все его богатство, попеременно восторгаясь, удивляясь или молча рассматривая очередную его работу.
– Это моя коллекция, – решил все-таки объяснить мальчик. – Я коллекционирую улыбки.
– Молоток! – хлопнул его по плечу отец. – Осенью отдадим тебя в художественную школу, если захочешь.
Это было лучшее, что Аркаша слышал от него за последнее время.
– Конечно, хочу! – мальчик аж вскочил со стула. Отец рассмеялся.
– Аркаша, – окликнула его мать. Она закончила перебирать рисунки и подняла голову на сына. – А почему ты не нарисовал мою улыбку? Или отца?
– А я не знаю, как вы улыбаетесь, – просто ответил мальчик. – Только как кричите.
После его объяснения в комнате почему-то стало очень тихо. Мать отвернулась. Отец молча погладил ее по спине. Она вздрогнула под его рукой. Мальчику показалось, что мама плачет. Отец наклонил голову к ее плечу и что-то зашептал. Аркаша почувствовал, что ему сейчас лучше выйти. Он неслышно выскользнул из комнаты, но родители этого даже не заметили.
На следующий день коллекция пополнилась еще двумя улыбками.
Во втором классе они придумали коллекционировать. Вечная заводила Маринка принесла из дома удивительный рассказ об отце, который вечерами возится с альбомами, полными монет.
– Вы не представляете, сколько там всего! – поблескивая от восторга глазами, делилась она с одноклассниками. – Есть совсем мелкие монетки, прямо с ноготок, а есть крупные – с ладонь величиной, не меньше!
– Прям-таки с ладонь, – недоверчиво басил Бориска. Пухленький, низкорослый и вечно во всем сомневающийся мальчуган регулярно ловил друзей на несостыковках и хвастовстве. Когда они подрастут, возможно, Бориска заслужит прозвище “зануда”, но и тогда найдет тысячу и один аргумент, почему звание не соответствует действительности. – Таких не бывает, привираешь!
– Ну ладно, ладно, – шла на попятную Маринка. Она лучше других знала, что проще сразу признать преувеличение, чем мальчик начнет это доказывать. – С половину ладони…
Бориска с сомнением посапывал носом, но молчал.
– В общем, папа сказал, что это называется кол..колекцинировать, – быстро перешла к главному Маринка. – Оказывается, взрослые часто этим занимаются! Папа вот монетки собирает, из разных стран. А во дворе у нас есть Петр Петрович, старенький совсем дедушка, он еще на войне был. Так вот мама сказала, что Петр Петрович марки кол-лек-ни-ру-ет, это такие бумажки, которые на конверты с письмами наклеивают.
– Зачем? – не поняла Анюта. Анюта была младше всех в классе и многого не понимала. Хотя ответа на этот вопрос не нашлось ни у кого.
– Да кто его знает, – нетерпеливо махнула рукой Маринка. – Это неважно все! Главное, что нам тоже надо начинать что-нибудь собирать! Представьте только, если мы начнем прямо сейчас, то, когда станем взрослыми, у нас уже будет много-много всего в этой...как его…
– Коллекции, – подсказал Бориска. – У меня старший брат модельки самолетиков собирает, тоже это слово использует. Всю полку уже заставил, и даже поиграть не дает, говорит, что сломаю. Ну и зачем тогда их собирать, если играть в них нельзя?
– Взрослые не играют, – нравоучительно сообщила Маринка. – Они только собирают. Давайте тоже что-нибудь выберем и будем собирать! Я, чур, буду разные камушки коллекци...нировать. У нас во дворе их вон сколько, я самую большую коллекцию вмиг соберу!
– Ну вот, – расстроилась Анюта. – Я тоже хотела камушки…
– А хочешь вместо камушков – цветы? – предложила Маринка. – Цветы вон какие красивые! Камушки не такие яркие, а цветочки и красные, и синие, за школой летом что-то желтое цветет, я видела…
Анюта просияла и немедленно согласилась.
– Ну не знаю, – Бориска прикусил пухлую губу, в задумчивости глядя на воробья, купающегося в пыли неподалеку от школьного крыльца. – Во, придумал! Буду перья собирать! Вороньи, воробьиные, за грачом еще послежу – наверняка где-нибудь хоть одно, да оставит!
Маринка аж завистливо присвистнула – самой такая идея в голову не пришла, эх! – но покушаться на чужую задумку не стала.
– Предлагаю соревнование! – вместо этого объявила она. – Нам до летних каникул как раз два дня осталось. Вот кто за лето больше разного соберет, тот и главный колекнер будет!
– Коллекционер, – поправил девочку Бориска, но Маринка не слушала. Она обвела взглядом компанию и сообразила, что не все высказались.
– Аркаш, а ты?
Восьмилетний Аркаша не любил свое полное имя и крики. И того, и другого было с избытком, если мама с папой оказывались дома в одно время. Другие дети знали об этом, но не лезли с расспросами. За это Аркаша был им благодарен.
Из всей четверки он был самым тихим, хотя и выше Бориски на полголовы (а Анюты – так и на голову). Говорил обычно последним, зато именно его идеи оказывались самыми необычными.
– А я буду улыбки коллек...ционировать, – старательно выговорил мальчик.
Маринка непонимающе хлопнула глазами:
– Это как?
– Просто, – Аркаша внимательно изучал шнурки собственных ботинок, не поднимая головы. Он побаивался, что идею высмеют. – Ну...например...ты вот, когда улыбаешься, в уголках губ ямочки возникают смешные. Это одна улыбка. А Анюта, если смеется, губы сильно-сильно поджимает, они тоненькие становятся. Это другая. А Бориска, наоборот, их выпячивает, фыркает. Это третья…
– А как ты их собирать-то будешь? – Анюта провела пальцем по губам, будто проверяя, правда ли они тонкие. – Их же в коробочку не положишь…
– Я их рисовать буду.
Рисование было давнишней Аркашиной страстью. Учителя поначалу ругались – мальчик, даже отвечая на уроке, чертил что-то на листочках. Но после смирились и перестали обращать внимания на причуды. В конце концов, если Аркаше так легче сосредоточиться…
Аркаше так было легче делать все. Он рисовал, повторяя вслух правила; рисовал, читая заданный текст; рисовал, слушая объяснения учителя. Чаще всего это были схематично набросанные непонятные звери или люди. Дорисовав, мальчик терял к результату интерес и смахивал листы в мусорную корзину. Словом, никто не удивился такому ответу.
– Ну...попробуй, – с сомнением протянула Маринка. – Главное, листочки свои не выбрасывай, нам же осенью итоги подводить!
– Я постараюсь, – улыбнулся Аркаша. Бориска легонько тронул друга за рукав, и, когда тот обернулся, серьезно проговорил: – Не забудь добавить свою. У тебя уголки губ дрожат. Правда, я не знаю, как ты это нарисуешь.
Аркаша кивнул. Ему уже не терпелось приступать.
***
– Если ты считаешь, что вместо жены приобрел себе посудомойку и уборщицу, то вынуждена тебя разочаровать! Я, в первую очередь, женщина!
– И в первую очередь тянешься к моему кошельку, да?! Тебе хоть раз вообще было интересно, как мои дела на работе?!
Аркаша очень хотел закрыть уши, но одна рука была занята карандашом, поэтому мальчик просто втянул голову в плечи.
Родители опять ссорились. Это происходило всегда, если они сталкивались где бы то ни было – на кухне, в коридоре, в комнате. Однажды Аркаша видел, как они начали кричать друг на друга, встретившись в магазине. Он сам зашел туда после школы, чтобы купить мороженое, но, едва услышав знакомые обвинения, выбежал прочь и проплакал всю дорогу до дома.
Это были не просто ссоры. Это была полноценная война, с потерями, слезами и горем. Каждый раз после скандала внутри Аркаши оставалась опустошенность, будто кричали на него.
Он изо всех сил зажал свободной рукой одно ухо, надеясь, что это хотя бы немного приглушит ссору.
– Да тебе плевать на всех, кроме себя! Тебе плевать, насколько я упахиваюсь на работе, чтобы вас обеспечить! Тебе плевать на то, что врачи кивают на слабое сердце и велят не напрягаться так сильно! Тебе плевать даже на Аркашку, он растет, как сорняк под забором!
– Это когда же ты успел такое высмотреть, если тебя целыми днями не бывает дома?! Аркаша хотя бы знает, как я выгляжу, а вот лицо собственного отца скоро и не упомнит!
– Толку ему от лица матери, какая от тебя ему польза?!
– Может, его и спросим?! Аркаша! Аркадий!
Мальчик зажмурился и вцепился в карандаш так, что едва не сломал его пополам. Вот поэтому он так и не любил свое полное имя. Оно выкрикивалось в пылу спора, когда уже заканчивались аргументы. Его призывали, будто судью и одновременно палача, а по сути – как дополнительный инструмент, как хлыст, которым родители по очереди стегали друг друга.
– Аркадий, ты что, не слышишь, что тебя зовет мать?!
На пороге возник отец. Раскрасневшийся от спора, с взъерошенными волосами и гневно сведенными бровями, он напоминал кузнеца, разгоряченного работой.
– Полюбуйся! – простирал он руку к съежившемуся сыну. – Плевал он на тебя и твой зов! Это все твое воспитание, точнее, его отсутствие!
За плечом отца проявилось лицо матери, искаженное гневом и злостью.
– Не смей на него нападать! – бросилась она на защиту сына. – Конечно, он не хочет идти к нам, когда ты так орешь!
– Я ору?!
Карандаш чиркнул по бумаге с такой силой, что прорвал ее насквозь. Мальчик вскрикнул – он случайно перечеркнул улыбку мимолетно встреченного прохожего. Она была такой большой, будто незнакомец подрабатывал клоуном и ежедневно тренировался улыбаться как можно шире, чтобы уголки губ в какой-то момент достигли, наконец, ушей. Сейчас, в пику скандала, эта широкая улыбка смотрелась так неуместно…
– Чем ты там вообще занят? – отец прошагал в комнату и наклонился над столом сына. Аркаша попытался стянуть испорченный листок под стол, но мозолистая рука перехватила рисунок. Отец помолчал, изучая набросок.
– Неплохо, – наконец сказал он почти спокойно. – Сам рисовал?
– Сам, – неохотно откликнулся мальчик. Взгляд отца пробежался по столу и остановился на целой кипе бумаги.
– Это тоже рисунки? – кивнул он в ту сторону. Аркаша молча достал наброски и веером раскинул их по столу. Если для того, чтобы родители перестали кричать, нужно показать им свои рисунки, так пусть хоть совсем забирают. Подумаешь, коллекция…
– Нет, ты погляди, – присвистнул отец, перебирая работы. – Да ты талант! Это вот чья улыбка?
– Продавца овощей, – буркнул Аркаша. – Который у соседнего двора помидоры продает.
– И впрямь, похоже.
Отец поднял листок повыше, изучая его в солнечном свете. Удивленно хмыкнул и положил на место. Взял следующий.
– Лара, посмотри, – позвал он мать. – Аркашка же отлично рисует. Это, наверное, наш дворник?
– Ага.
Подошедшая мать осторожно взяла в руки первый попавшийся листочек.
– А это – твоя учительница по русскому языку, – полуутвердительно произнесла она. – У нее такие, очень характерные морщинки…
– Ага…
Родители несколько минут перебирали все его богатство, попеременно восторгаясь, удивляясь или молча рассматривая очередную его работу.
– Это моя коллекция, – решил все-таки объяснить мальчик. – Я коллекционирую улыбки.
– Молоток! – хлопнул его по плечу отец. – Осенью отдадим тебя в художественную школу, если захочешь.
Это было лучшее, что Аркаша слышал от него за последнее время.
– Конечно, хочу! – мальчик аж вскочил со стула. Отец рассмеялся.
– Аркаша, – окликнула его мать. Она закончила перебирать рисунки и подняла голову на сына. – А почему ты не нарисовал мою улыбку? Или отца?
– А я не знаю, как вы улыбаетесь, – просто ответил мальчик. – Только как кричите.
После его объяснения в комнате почему-то стало очень тихо. Мать отвернулась. Отец молча погладил ее по спине. Она вздрогнула под его рукой. Мальчику показалось, что мама плачет. Отец наклонил голову к ее плечу и что-то зашептал. Аркаша почувствовал, что ему сейчас лучше выйти. Он неслышно выскользнул из комнаты, но родители этого даже не заметили.
На следующий день коллекция пополнилась еще двумя улыбками.


Следующая запись: Иногда лучше промолчать
Лучшие публикации