С любовью всей своей жизни Оливье Мораном Ольга Свиблова встретилась в Париже в начале 90-х. Пришла в гости к художнику Николе Овчинникову, а тот решил познакомить ее с владельцем галереи, в которой выставлялся и рядом с которой жил.
В большом выставочном зале галереи La Base под стеклянной крышей девятисотых годов стоял, как скульптура минималиста, маленький домик хозяина. Внутри на стенах висели «Праздники» Кабакова. Ольга почувствовала себя почти как в Москве.
– Мы сидели и смотрели его альбомы. Я потеряла счет времени. У меня было ощущение, что со Сретенского бульвара я вдруг улетела в космос. Так вот на «Базе» было такое же чувство – что я в гостях у волшебника.
Хозяин, Оливье Моран, пришел чуть позже и мгновенно из ничего и с легкостью приготовил замечательный ужин.
«Я влюбилась в него сразу, – говорит Ольга. – В моего первого мужа, Алешу Парщикова, я влюбилась за стихи, которые к жизни не имели отношения. А в Оливье – за необыкновенное пространство жизни, которое он создавал вокруг».
У Ольги не было желания непременно выйти замуж и непременно уехать в Париж.
– Любила ли я город так, чтобы здесь жить? Когда Оливье, меньше чем через полгода после нашего знакомства, предложил мне руку и сердце, я ему сказала, что пойду за ним хоть на край света, но я не буду жить в Париже.
– Оливье было сорок семь, мне тридцать семь, мы были два взрослых человека. Он даже спрашивал меня: «Почему, Оля, я так поздно тебя встретил?» У него была семья и дети, хотя он жил не с ними. Я к тому времени ушла от Алеши Парщикова, но у меня тоже был Тим, и мама, и папа. И у меня была Москва, где все было так интересно. Я ничего там не боялась. Советская власть, бандиты – все это прошло мимо меня по касательной. А в Париже я не понимала ничего.
В свои тридцать семь Свиблова оставалась советской девочкой, которой трудно принять законы парижской жизни. Неизменность дня с petit djeuner утром, djeuner днем и dner вечером. Чинные воскресенья. Неотменяемый отпуск. Семейные праздничные столы, где, как в старой французской комедии, собираются непонимающие друг друга поколения.
Оливье обладал удивительным даром art de vivre, который позволял быть счастливыми на протяжении 23 лет совместной жизни.
Они были разными. Ольга любила концепт, общее, генеральный план сражения, Оливье думал о деталях.
– Когда он шел по лесу, он видел муравейник, на который нельзя наступить, замечал гнездо птички. Он видел все, понимал все с первого взгляда. И так же c людьми, которых он встречал. Если человек попадал в сферу его влияния, он был абсолютно за него ответственен. Старался, чтобы самые маленькие детали радовали этого человека.
Каждое утро Оливье приносил Ольге цветы. В Париже покупал их на цветочном рынке у площади Мадлен. Когда жили в летнем доме в прованском Камарге или на даче в Горках-10, носил в кармане ножик, чтобы легче срезать новый букет.
– Возле каждого нашего дома растут посаженные им деревья, – рассказывает Свиблова. – Голубые ели на подмосковной даче. Или березки, которые он посадил в мою честь у дома в Четырнадцатом округе.
Я бывал в этом их первом совместном доме, в котором Ольга и Оливье прожили несколько лет. Он принадлежит сейчас фонду Картье-Брессона. Полгода назад я пришел туда на очередную выставку и удивился тому, что внутри в доме все осталось по-прежнему – так, как задумал бывший хозяин. Ну а березки выросли до верхних этажей.
Думаю, что главным талантом Оливье было строительство и обустройство разных жизненных пространств. Все их дома во Франции, включая плавучий домик в Камарге (заповедник на юге Франции. - Ред.), были невероятной красоты.
Плавучий дом Оливье строил для Ольги, смешивая элементы колониальной архитектуры конца XIX - начала ХХ века и русской деревянной архитектуры. Для юга Франции деревянные постройки нетипичны.
Подмосковная дача тоже вся из дерева - здесь много зеленого цвета.
С Оливье Мораном Ольга Свиблова прожила 23 года, в 2014-м его не стало.
"Я очень люблю дачу в Горках, но при своих переездах и перелетах бываю на ней не так часто, как хотелось бы. Зато каждый день и каждая ночь, проведенные в нашем зеленом домике, для меня — праздник. Летом, в 4-5 часов утра, могу вскочить и радоваться солнечным лучам, пронизывающим дом на восходе. Ловлю этот момент на телефон, для себя. Именно свет в его изменении дает разные перспективы пространству дома. Здесь мало вещей, только необходимый минимум — они для меня как вторая кожа, в которой я чувствую себя естественно. Поэтому я обожаю оставаться здесь одна, хотя, конечно, мне было бы лучше вдвоем с Оливье. Вид из окна — русский лес, такой родной для меня, потому что возвращает в детство. Я росла на даче в Болшево с бабушкой и в окна видела такие же сосны и березы. Поэтому и здесь лес растет в своей естественности. Даже мысль о ландшафтном дизайне для меня ужасна", - говорит Ольга.
"Летом, в 4-5 часов утра, могу вскочить и радоваться солнечным лучам, пронизывающим дом на восходе. Ловлю момент на телефон, для себя".
Стены в доме выкрашены в абсолютно чистый белый цвет. Белое пространство Ольга полюбила, когда впервые увидела его у своих
финских друзей в начале 1980-х годов
Оливье был родственником Моранов. Его дядей и крестным был один из двух легендарных братьев Моран, которые создали авиацию во Франции. "У нас дома в Париже стоит еще пропеллер самолета Моранов — скульптурная форма божественной красоты. Для меня она ни в чем не уступает скульптурам Бранкузи. После смерти мужа я все собираюсь перевезти этот пропеллер сюда, на дачу. Я тоже люблю самолеты с детства. Мой папа работал конструктором у Сергея Королева и, когда я была маленькая, часто говорил мне: "Посмотри на небо, какая красота". Самолеты все время летали над нашей дачей в Болшево, так как неподалеку был военный аэродром".
"Рабочий день длится 14–18 часов. Я живу искусством. Я нахожусь или в офисе, который тоже проектировал Оливье, или в выставочном зале. В музее экспозиции сменяют друг друга. Каждая выставка — признание в любви к художнику. В начале дня я обхожу залы: работы успокаивают, настраивают и дают энергию. То же делаю и перед уходом домой. Иногда брожу по выставке одна, иногда — с друзьями. Каждый раз открываю для себя новые смыслы. Заново радуюсь шедеврам на стенах у себя дома — в нашем музее. Смена экспозиции для меня — трагедия. Я так привыкаю к работам, что нужно найти в себе силы для того, чтобы сконцентрироваться и развесить новую выставку. Залы в музее имеют номера, а я для себя всегда зову их именами художников. И когда новый артист заезжает в чужую "квартиру", нужно перевести дух и настроиться на новую волну".
"Дача — может быть, единственное пространство, где у меня царит относительный порядок, который меня устраивает. Мне здесь комфортно", — говорит Ольга.
"Мой муж обожал старую посуду. Он 20 лет собирал мне по тарелочке старые сервизы, которые находил на аукционах и блошиных рынках во Франции"
Встроенные в стеллаж манометры муж Ольги покупал на парижском блошином рынке.
Каждую субботу очень рано утром он отправлялся на Marche aux puces. Лучше всего было прийти туда до рассвета: тогда с фонариком можно было первым выбрать наиболее ценные объекты. Между собой мы называли эти его походы "охотой". Если меня не было в Париже, я звонила и спрашивала: "Как прошла охота?" Иногда он радовался, потому что удалось купить красивое зеркало или старинный абажур, а иногда приходил с пустыми руками. Я тоже люблю блошиные рынки. Но в отличие от Оливье, который всегда знал, что ищет, я там мгновенно теряюсь. Глядя на россыпи "бриллиантов", мне хочется купить или все, или ничего. Уверенно я себя чувствую только в разделе старой одежды. Там я выбираю точно и функционально. Терпения и умения собирать по одной тарелке старые сервизы в течение многих лет, как у Оливье, у меня нет…"
"И зеленые стеллажи — проект Оливье. Между книжными полками он встроил манометры, барометры и другие старинные измерительные приборы, которые сегодня потеряли свою функциональность, но не красоту.
Я никогда не ставила и не ставлю задачу быть первой. Как писал Мандельштам: "Не сравнивай: живущий несравним". Каждая жизнь имеет ценност, а социальные награды и рейтинги по гамбургскому счету не имеют никакого смысла.
"Я — перфекционист. И, занимаясь любым делом, стараюсь довести его до лучшего результата, хотя иногда это стоит бессонных ночей и дикой затраты усилий. Я очень строгий судья, прежде всего по отношению к самой себе. Это касается и профессиональной деятельности, и мелочей жизни: посуду надо мыть чисто, пыль вытирать до конца".
"У меня не всегда есть возможность подумать о том, как организована моя жизнь. Муж брал часть этих вопросов на себя, думая о нашем быте. Я бы никогда ничего сама не построила — вот эту дачу, например. У меня на это не хватило бы времени. Я живу на работе".
Главным делом Оливье в последние годы стал дом, который они купили в парижском пригороде Виль-д’Авре, – вилла Хефферлин 1932 года, памятник архитектуры.
– Оливье обожал создавать красоту, – говорит Ольга. – Он был невероятно внимателен к тому, как строилось пространство вокруг нас. Он ненавидел все законченное, дизайнерское. Ему нужен был простор. Он спал только с открытыми окнами. Всегда говорил: «Мне нужен воздух, Ольга, ай нид де л’эр».
В новом доме было сколько угодно воздуха и огромный сад. Оливье знал виллу Хефферлин с давних времен, когда она еще принадлежала владельцу знаменитой парижской галереи. Он не мог ее не купить – это была его идея счастья на двоих, наконец-то заслуженного.
– Дом за городом, но всего в получасе от площади Согласия, – рассказывает Свиблова. – Ехать туда красиво и весело. Сначала по набережной Сены. Потом через настоящий лес, парк Сен-Клу. Там можно гулять, там лань выходит на тебя посмотреть, потому что кругом заповедники. Оливье сделал этот дом проектом всей нашей жизни. Он успел его отреставрировать так, как хотел и умел, но жить там вместе нам уже не пришлось.
Последние два года Ольга сама заканчивала дом, расставляла мебель.
– Оливье подобрал каждый кран, каждую полку как произведение искусства. И когда я привела дом в порядок, еще раз восхитилась тем, насколько он все знал заранее. А потом подумала, что вряд ли смогу там жить одна, без него. Застряну в прошлом, куда меня зовет каждый предмет, каждая его мечта.
Оливье заболел в 2013 году. Точнее, узнал, что болен.
– Есть вещи, которые я не могу себе простить. Я его умоляла сменить врачей, а он радовался, что его врачи ничего не находят. А они не там искали. Я не могла настаивать. Когда я слишком давила, он начинал плакать. Я пугалась и отступала. Ему было все хуже и хуже. Я помню, как приземлилась в Париже, но, услышав его голос по телефону, сказала, что даже не выйду из аэропорта. Он приедет сейчас же, мы возьмем билеты и отправимся в Москву. В результате диагноз ему поставили в Москве.
Сделать ничего было невозможно. Оливье оставалось лишь несколько месяцев, которые он провел в больнице, Ольга была рядом с ним.
Прощались с Оливье в русской церкви на Рю Дарю, стоящей с царских времен. Молитву читал на французском русский поп, и в церкви вспомнили последние слова Оливье с обещанием: «Мы встретимся через сто лет на планете Маленького принца».
Ольга говорит о трудных временах после смерти Оливье:
– Было тяжело во всех смыслах. И в бытовом, и в деловом, и в человеческом. Без Оливье я осталась одна, не зная даже, как заплатить за электричество и газ. Он все брал на себя: и заботы с документами, и нашу общую жизнь, и жизнь моего ребенка, и жизнь его детей, с которыми ему, наверное, было не так-то легко, как и мне сейчас. Но я не могу не справиться с жизнью, не могу никого обидеть. Потому что иначе с какими глазами я встречу его на планете Маленького принца через сто лет?
Следующая запись: Остывая, слова покрываются льдистою коркой, и не льётся, как прежде, прозрачная, звонкая речь, я её ...
Лучшие публикации