Здесь выдают
ставки
ставки
максим
/
Репетиторский класс. Кирилл Малинин. Мне было тогда всего лишь двенадцать лет, когда началась ...

Репетиторский класс.
Кирилл Малинин.
Мне было тогда всего лишь двенадцать лет, когда началась революция. Конечно, отчета во всем, что тогда происходило, я себе отдать не мог, я не сознавал как следует, что это было. Помню, что в феврале, какого числа, точно не знаю, у нас в гимназии уроки до конца не дошли и всех распустили по домам. У старшеклассников настроение было поднятое, все были чем-то возбуждены, и я чувствовал, что творится что-то очень важное. Домой я возвращался по Тверскому бульвару. Было какое-то жуткое затишье. Все люди говорили вполголоса, это было похоже на жужжание пчел. При виде жандармов все моментально смолкали и, как только те проходили, снова начинали о чем-то оживленно говорить. Что было дальше, я уже себе смутно представляю. Помню только, что по улицам ходили большие толпы, пели Марсельезу, у всех на груди были красные банты, и у меня тоже. Через несколько дней мы уехали в деревню, и там я уже жил самой обыкновенной жизнью. В конце лета приехал отец и привез много новостей. Старшие говорили о Керенском и Временном правительстве, но меня это мало касалось, я проводил целые дни в лесу, ловил рыбу или играл с деревенскими ребятишками, среди которых у меня было много товарищей.
В сентябре нужно было ехать в Москву, потому что начинались занятия. Занимались мы только один месяц, в октябре началось большевистское выступление, и занятия прекратились. Это был какой-то ад. Но этот ад был мне интересен, я впервые услышал стрельбу из орудий, собирал пули, осколки от снарядов. Я был еще мал и не задумывался над тем, что это ведь брат убивает брата, и что это льются потоки родной русской крови. Так как в гимназии не было занятий, мы уехали в деревню, потому что там было спокойней. Но недолго продолжалось это спокойствие. Большевики стали выгонять и грабить всех помещиков, начались ужасные погромы. Пришли и к нам и приказали оставить имение в течение двух часов. Это всех так поразило, что в первый момент никто ничего не понимал, никто не мог поверить этому. И пришлось оставить свое родное гнездо, в котором протекло все мое раннее детство. Очень горько и тяжело было тогда у меня на душе. С этого дня начались несчастья в нашей семье. Большевики разбили нам жизнь, и не только нам, а очень многим. Через несколько дней после нашего приезда в Москву я очень серьезно заболел и пролежал полгода в постели. После этой болезни мне нужно было ехать на юг в теплый климат. Решили ехать также мой брат и две сестры, они надеялись получить в Харькове службу и там жить, потому что в Москве начался сильный голод. Отец мой работал на эпидемии сыпного тифа. Он заболел, и поэтому не мог с нами ехать.
В Харькове мы прожили целое лето 1918 года. Жили в скверных условиях. Брату и сестрам приходилось очень много работать. Они служили простыми рабочими в 18 верстах от Харькова, на хуторе. Когда пришли белые, брат пошел добровольцем, а я, мама и сестры поехали в Феодосию к дяде.
Кирилл Малинин.
Мне было тогда всего лишь двенадцать лет, когда началась революция. Конечно, отчета во всем, что тогда происходило, я себе отдать не мог, я не сознавал как следует, что это было. Помню, что в феврале, какого числа, точно не знаю, у нас в гимназии уроки до конца не дошли и всех распустили по домам. У старшеклассников настроение было поднятое, все были чем-то возбуждены, и я чувствовал, что творится что-то очень важное. Домой я возвращался по Тверскому бульвару. Было какое-то жуткое затишье. Все люди говорили вполголоса, это было похоже на жужжание пчел. При виде жандармов все моментально смолкали и, как только те проходили, снова начинали о чем-то оживленно говорить. Что было дальше, я уже себе смутно представляю. Помню только, что по улицам ходили большие толпы, пели Марсельезу, у всех на груди были красные банты, и у меня тоже. Через несколько дней мы уехали в деревню, и там я уже жил самой обыкновенной жизнью. В конце лета приехал отец и привез много новостей. Старшие говорили о Керенском и Временном правительстве, но меня это мало касалось, я проводил целые дни в лесу, ловил рыбу или играл с деревенскими ребятишками, среди которых у меня было много товарищей.
В сентябре нужно было ехать в Москву, потому что начинались занятия. Занимались мы только один месяц, в октябре началось большевистское выступление, и занятия прекратились. Это был какой-то ад. Но этот ад был мне интересен, я впервые услышал стрельбу из орудий, собирал пули, осколки от снарядов. Я был еще мал и не задумывался над тем, что это ведь брат убивает брата, и что это льются потоки родной русской крови. Так как в гимназии не было занятий, мы уехали в деревню, потому что там было спокойней. Но недолго продолжалось это спокойствие. Большевики стали выгонять и грабить всех помещиков, начались ужасные погромы. Пришли и к нам и приказали оставить имение в течение двух часов. Это всех так поразило, что в первый момент никто ничего не понимал, никто не мог поверить этому. И пришлось оставить свое родное гнездо, в котором протекло все мое раннее детство. Очень горько и тяжело было тогда у меня на душе. С этого дня начались несчастья в нашей семье. Большевики разбили нам жизнь, и не только нам, а очень многим. Через несколько дней после нашего приезда в Москву я очень серьезно заболел и пролежал полгода в постели. После этой болезни мне нужно было ехать на юг в теплый климат. Решили ехать также мой брат и две сестры, они надеялись получить в Харькове службу и там жить, потому что в Москве начался сильный голод. Отец мой работал на эпидемии сыпного тифа. Он заболел, и поэтому не мог с нами ехать.
В Харькове мы прожили целое лето 1918 года. Жили в скверных условиях. Брату и сестрам приходилось очень много работать. Они служили простыми рабочими в 18 верстах от Харькова, на хуторе. Когда пришли белые, брат пошел добровольцем, а я, мама и сестры поехали в Феодосию к дяде.
Под редакцией Л. И. Петрушевой.