Випассана. Часть 32.
День 10.
Доброго утра, мир! Новый день обещает быть совершенно отличным ото всех предыдущих. Ещё вчера нам твердили про какую-то мета-медитацию, весь же курс повторялось, что на десятый день произойдёт нечто невероятное, именно ради этого многие и едут сюда снова и снова, последний день ретрита сравнивали с бальзамом на рану, которую мы девять дней болезненно оперируем. И вот этот день настал. Через несколько часов ещё и разговоры начнутся. Что ж, продолжу делать что начал, и будь что будет!
В умывальной я взглянул на заросшее густой щетиной лицо. Кривой червяк морщинки на переносице, казалось, вскоре обзаведётся сородичами. В глазах же происходило странное неуловимое изменение – нет, я их узнавал, видел и раньше, но что-то было не так. Времени оставалось мало до начала, а рядом ещё десяток жаждущих умыться стоял, скромно понурив головы, потому я решил вернуться к изучению своего отражения позже.
В прихожей, пока переобувался, мне бросилась в глаза очередная записка с информацией на день: после общей медитации с 8 до 9 утра нам должны были дать некую мета-медитацию, нечто хорошее и приятное, рядом же было напоминание про окончание благородной тишины. В ожидании чего-то нового и необычного я и направился в дхамма-холл по детально знакомому пути сквозь холод и грязь.
Думаю, если учесть смену невыносимой боли в ногах на терпимый дискомфорт с онемением под конец, то да, медитация оказалась необычной. И первая утренняя, двухчасовая, и общая часовая, что начиналась в 8:00. После неё довольно долго разжёвывалась важность хорошего позитивного намерения и по нескольку раз объяснялось значение каждой фразы, произносимой во время пресловутой мета-медитации. Пока её нам давали, я измучился в конец: ну невозможно после и без того тяжёлой випассаны сидеть ещё почти час и слушать детальное пояснение пятиминутной техники. На ом-хилинге было что-то подобное, но подготовка к пятиминутной молитве о благе окружающего, о благе всего живого, всей планеты заняла разве что минутой больше времени, чем сама практика этого. А здесь – час! Целый час. А затем ещё пять минут мы сидели и желали счастье и любовь всему вокруг, обыгрывая восточным образом знакомую всем советским детям формулу, частенько писаную на стенах новостроек: «миру – мир!». Затем звук из колонок растаял. Ни Гоенки, ни переводчицы не было слышно. Помощник учителя продолжал сидеть всё так же неподвижно на своём месте. Мы ждали. Прошла минута. Студенты ворочались и недоумённо поглядывали друг на друга. Мы настолько привыкли за всё это время жить от звонка до звонка, ну или, как здесь было бы точнее выразиться, от гонга до гонга, выработали рефлексы, приучились действовать по приказам, что отсутствие какого-либо наставления приводило нас в состояние лёгкой паники. Прошла ещё минута, и напряжение усилилось. Кто-то попытался было задать вслух вопрос, но его резко остановили. Странно, ведь тишина должна была окончиться уже. Ещё пять минут вскормили глухую напряжённость. Помощник учителя уже поднялся и, не сказав ни слова, медленно вышел из зала. Непонимание происходящего усиливалось с каждым мгновением, затмевая своей важностью боли в ногах. Наконец, у кого-то терпение, видимо, лопнуло, и несколько студентов молча поднялись и неспешно направились к выходу. За ними проследовали ещё, ещё и ещё, пока весь курс не вышел на улицу. Состояние напряжённого ожидания нарастало ещё больше, словно воздушный шарик надували до момента, когда его насыщенный цвет блекнет, становится более матовым, а затем сменяется полупрозрачностью с оттенком изначального цвета шарика, а его продолжают надувать, надувать, пока он не лопнет с оглушительным взрывом. И взрыв этот произошёл на улице:
- Ну что, привет, страдалец! – обратился ко мне оказавшийся вдруг снова рядом сосед с места №46 и протянул руку. Я что-то лениво ответил. Где-то рядом послышались ещё несколько приветствий. Словно отдалённые неясные глухие шумы в заснеженных горах раздавались то там, то здесь эти первые фразы, сгущаясь с каждой секундой, и обрушились, наконец, на территорию лагеря оглушительным грохотом лавины, несущейся откуда-то издали, и подминающей, перемалывающей всё на своём пути. Площадка возле мужского корпуса наполнялась десятками незнакомых голосов, накладывающихся друг на друга. Я зашёл внутрь и пробрался в комнату. Некоторое время в недрах моего сознания происходили неведомые процессы, разговаривать не хотелось. Через несколько минут вошёл один сосед, за ним и второй. Мгновение тишины как перед первым знакомством, мы смотрели друг на друга. Воздушный шарик лопнул окончательно.
С прекращением благородного молчания и началом благородной речи (впрочем, так только должно было быть, не более того) мы могли общаться, но всё же запрещались физические контакты любого рода. Сегрегация оставалась, но уже не столь жёсткая. На обед, к примеру, семейные пары уже шли рядом, хоть и по разные стороны ограничительной ленты. Берлинская стена рухнула. В столовой исчезло белое полотно, отделявшее мужчин от женщин, и мы теперь могли видеть друг друга. Стол же в обед ломился от угощений. Скромная вегетарианская кухня сменилась богатейшим разнообразием блюд, хоть и так же вегетарианских, но невообразимо вкусных и фантастических. Супы, гарниры, салаты, фрукты, овощи, хлебы, печенье, орехи, сладостей только с полдюжины видов! Столовая гремела. Сейчас всё это походило на детский летний лагерь. Вряд ли что-либо в этом мире могло заставить молчать этих людей. Меня же спасала привычная сдержанность, хоть и она уже давала слабину.
Я вышел на улицу и вглядывался, улыбаясь, в цветастый небесный шатёр, куполом раскинувшийся над нами. В груди что-то радостно стучало, а в голове звучали мелодии танго. Люди проходили мимо, взахлёб рассказывая друг другу всяческие истории, показывая что-то, а я закрыл глаза и слушал музыку внутри. Астор Пьяццолла приводил в движение застоявшееся тело. Я выпрямился, подался грудью вперёд, руки приподнялись в плавном движении. Ш-ш-шаг, два, три, е-щё. Тэ-а-эн-гэ-о, тэ-а-эн-гэ-о. Тело подалось вправо, вперёд, дальше и дальше, я двигался по кругу, временами открывая глаза, слушал музыку и вразнобой делал любые фигуры: пассо басико, полухиро… мне было всё равно, что происходит вокруг, сейчас существовало только движение. Партнёрши не было, но я и не нуждался в ней – движение вытекало само. Ш-ш-шаг, два, три, ещё. Вдох-а, выдох-ха…
Спать днём уже не пришлось. Молчать явно уже никто не собирался, шум стал постоянным синонимом корпуса. Разговоры сливались в бесконечный гвалт, улыбки, смех, хохот и прочие звуки наслаивались на этот ком беспредельного звука. Люди делились своими переживаниями. Го-во-ри-и-и-и-ить! Неважно о чём, лишь бы говорить. Внезапно привычный звон разделил поток шума, как бы взрезав его. Через толпу медленно шёл менеджер курса и бил в поющую чашу, и с каждым ударом болтовня утихала, люди разворачивались и направлялись к выходу. Общая медитация. Всё по расписанию. Час работы над собой. Мы вошли в дхамма-холл как в святую обитель. Разговоры здесь воспрещались и сейчас. Словно путешествие во времени – из десятого дня вернулись вновь в девятый. Или даже раньше.
Мы уселись на свои места и переглянулись с соседом, обменявшись лёгкими улыбками. Все вокруг улыбались, что казалось совершенно непривычным. В зал вошёл помощник учителя, и все студенты скромно опустили головы. Я подстелил кофту под колени и привычно подложил свёрнутый валиком плед под ноги. Вытянутая спина на глубоком вдохе громко хрустнула, я повёл плечами, повращал головой и уселся на подушку, подложенную на икры. Вдох, выдох, вдох… на выдохе кисти легли на колени. Я закрыл глаза и начал вслушиваться в голос Гоенки, дававшего краткие наставления. Сладкоголосая переводчица неотступно следовала за ним. Расслабившись с очередным выдохом, я начал.
Лёгкие мурашки пробежались по макушке, подо всей поверхностью волосистой части головы, как обычно, ощущалась пульсация. Уши я просто чувствовал, каждую их точку, не в силах подобрать название ощущениям. Напряжение в области лба, давление на веки, всё те же знакомые ощущения в области носа, описание которых не менялось с четвёртого дня. Выдыхаемый воздух путался в усах и щекотал кожу над верхней губой. Скулы создавали натяжение кожи. Я вновь проследил вниманием весь процесс сглатывания, заметив, как отличается давление щёк в области верхней и нижней челюсти. Уголки губ чуть более тёплые и влажные, чем сама нижняя губа, сохнущая при долгом молчании. На шее кололась десятидневная щетина. Внимание спускалось ниже. Напряжение мышц шеи, пульс и разница температур в разных её участках были мне знакомы, хоть и каждый раз чувствовались по-разному. Плечи наливались кровью, и от этого я проще ощущал отличия в формах передней, средней и задней дельты. За последние дни мне стало проще наблюдать и руки, каждую их зону. Это можно сравнить с растворением чернил в воде – капля попадает в прозрачную жидкость и, двигаясь, заполняет её цветом. Именно так ум, скользящий вниманием по каждому участку тела окрашивал его выявляемыми ощущениями, прозрачный организм наливался цветами чувств и выделялся постепенно объёмом из окружающей действительности. Я добрался до ног, привычно ускорившись там, где болело, и снова поднялся, чтобы завершить круг на макушке головы. Второй цикл выделил из фона ещё ряд ощущений, сделав меня более чувствительным. Третий круг. Я опять добрался до очага боли левой ноги. На этот раз вспомнился опыт, когда удалась, так сказать, дисперсия боли на спектр ощущений. Я взялся повторить это, и мне удалось. Расщепляя слой за слоем составляющие боли на поверхности правой голени, я добрался до мелких частых сокращений мышц, что-то вроде дрожи перед участком онемения. Параллельно продолжались ощущения пульсации крови по телу. Вдруг эти два процесса совпали, произошла своего рода интерференция, и я уловил совершенное новое чувство: напряжённое возбуждённое биение от наполнения участка тела кровью. Это напомнило сексуальное возбуждение, и ум в то же мгновение, проскочив цепочку аналогий, перекинул внимание в паховую область, где происходили схожие процессы. Именно эта зона оказалась последней в списке «слепых», теперь же я отчётливо мог чувствовать каждый квадратный сантиметр всего тела. Внимание поднималось выше, завершая цикл. Неожиданно последовательное движение остановилось, и, как бы перепрыгнув с кочки на кочку, ум стал отслеживать ощущения в правом трицепсе. Снова прыжок – теперь под левой лопаткой. Очередное переключение произошло на первую фалангу левого мизинца. И во всех этих зонах было что-то общее, схожая дрожь, как там, где это началось. Через несколько мгновений внимание запрыгало активнее с точки на точку, а уже через пару минут отдельными пятнами ощущений покрылось абсолютно всё тело. Я больше не скользил вниманием сверху вниз и обратно, словно лазером сканера, чувствовал всё разом, в каждую долю секунды всё своё тело целиком. Ощущение дрожи усиливалось пока не переросло в нечто, похожее на… это, конечно, странно, но я чувствовал эрекцию всего тела, непрекращающиеся вибрации с головы до кончиков пальцев ног, возбуждение, растущее в процессе секса. Я наблюдал. Времени, казалось, прошло немало, и мне захотелось уже, чтобы это закончилось – в конце концов, подобные ощущения не могут оставлять равнодушным. Но даже намёка на завершение или смену процесса не было и в помине. Напротив, пока шло только усиление. Я старался сохранять спокойствие, продолжая наблюдать. Волна за волной прокатывались по телу. Дыхание участилось, сердце стало биться активнее. Под ногами пропал пол. Точнее, он стал мягче, а потом растаял. Воздух кругом менял плотность и наполненность. Слева впереди донеслись низкие вибрации, тяжёлый гул. Меня трясло мелко и часто. Желание прекращения этого боролось с мольбой о продолжении. Сравнить это можно разве что с тем же сексом, когда после первого оргазма, не прерываясь ни на секунду, страстное движение продолжается, нагнетая новое возбуждение, и переполненный чувствительностью орган наполняется новой порцией крови, а ты уже не в силах терпеть – тебе хочется орать, стонать от сладостной муки. Это настолько тяжело, что ты порываешься вырваться и откатиться в сторону, но при этом настолько хорошо, что хочется разрешения вторым оргазмом. И всё продолжается дальше и дальше. Второй раз длится дольше первого, а потому мука эта куда яростнее. Ты с остервенением, стиснув зубы, продолжаешь двигаться, лишь бы добраться до финала. Ещё. Ещё. И ещё. Здесь ровно то же самое, разве что для усиления требуется не активное движение, а отстранённое спокойствие. И чем старательнее я успокаивался, стараясь только наблюдать, тем сильнее росло это возбуждение. За окном проехал поезд – вот, значит, что за низкий гул я начал улавливать несколько минут назад, оказывается, так тело почувствовало приближение железнодорожного состава. Ум одновременно думал эту мысль и считывал всё, что происходило и внутри меня, и снаружи. Воздух стал тягучим и маслянистым. Я не выдержал и, громко, с усилием, выдохнув, дёрнулся всем телом. Мне хотелось сбросить с себя все ощущения, весь воздух – всё, что было. Хотелось кричать, и я пересел так, чтобы обхватить ноги и уткнуться лбов в колени. Меня трясло. Прошло ещё несколько минут, и из колонки позади донёсся приятный певучий голос Гоенки. Интонации сменялись, вскоре должна была начаться мета. Но я оказался не в силах справиться с обрушившимся на меня шквалом ощущения, а потому резко подскочил и выбежал на улицу. Судорожно нарезая круги, я пытался успокоиться. Через десять минут ноги донесли меня до комнаты, и я рухнул на матрас, нырнув в глубокий дневной сон.
Роман
/
Випассана. Часть 32. День 10. Доброго утра, мир! Новый день обещает быть совершенно отличным ото ...
Поделитесь записью с друзьями
Самый долгий прямой железнодорожный маршрут в мире составляет 17 000 км и проходит через Москву
В детстве даже четырёхчасовая поездка на автомобиле или трёхчасовой авиаперелёт казались нам вечностью....
В детстве даже четырёхчасовая поездка на автомобиле или трёхчасовой авиаперелёт казались нам вечностью....
© 2008‒2024 Социально‐развлекательная сеть «Фотострана». Пользователей: 25 834 795 человек
Следующая запись: Випассана. Часть 31
Лучшие публикации