Вальдемар
 / 
 
 
 
Был один человек, который с детства носил маску — не потому что мир требовал масок, а потому что ...
 
 
 Был один человек, который с детства носил маску — не потому что мир требовал масок, а потому что маска ему казалась удобной: в ней было теплее, в ней было проще говорить и слушать. Годы шли, и человек так привык говорить через ткань, что забыл, где кончается маска и начинается он сам. Люди подходили к нему, рассказывали жалобы и просьбы, а маска принимала их, фильтровала, отвечала от его имени.
Однажды маска разбудила его в полночь и спросила шепотом: «Кто ты, когда я молчу?» Он не ответил — отвечать было непривычно. Тогда маска добавила: «Ты снимаешь меня? Или я снимаю тебя?» Человек подумал, что снимет её, и потянулся пальцами — но вместо этого маска, будто уставшая от притворства, тихо расстегнулась сама и упала на пол. На миг освободилось пространство: не пустота, а шум вещей, голосов, забытых желаний. Человек ожидал увидеть изнанку — а увидел отражение, которое не было ни его образом, ни чужой поверхностью, а скорее следом от того, кто когда-то научился смеяться и плакать без чужой подсказки.
Маска, лежащая у ног, засмеялась слабым голосом: «Вот теперь смотри — я снимаю тебя, чтобы ты мог снять меня в ответ». И человек улыбнулся не потому, что понял немедленно, а потому что впервые позволил сомнению и выбору соседствовать — без спектакля, без аплодисментов. Подлинность осталась вне простого действия: она пришла как внимание на границе между маской и лицом, там, где кто-то наконец заметил, что оба — и маска, и он — состоят из одного света, который и притворяется, и открывается.
 Однажды маска разбудила его в полночь и спросила шепотом: «Кто ты, когда я молчу?» Он не ответил — отвечать было непривычно. Тогда маска добавила: «Ты снимаешь меня? Или я снимаю тебя?» Человек подумал, что снимет её, и потянулся пальцами — но вместо этого маска, будто уставшая от притворства, тихо расстегнулась сама и упала на пол. На миг освободилось пространство: не пустота, а шум вещей, голосов, забытых желаний. Человек ожидал увидеть изнанку — а увидел отражение, которое не было ни его образом, ни чужой поверхностью, а скорее следом от того, кто когда-то научился смеяться и плакать без чужой подсказки.
Маска, лежащая у ног, засмеялась слабым голосом: «Вот теперь смотри — я снимаю тебя, чтобы ты мог снять меня в ответ». И человек улыбнулся не потому, что понял немедленно, а потому что впервые позволил сомнению и выбору соседствовать — без спектакля, без аплодисментов. Подлинность осталась вне простого действия: она пришла как внимание на границе между маской и лицом, там, где кто-то наконец заметил, что оба — и маска, и он — состоят из одного света, который и притворяется, и открывается.
 
 
 
 
 
 
 

 
  
 
Следующая запись: Мы — сосуды, в которых незаметно оседает нечто: случайный свет через щель памяти, шум чужих голосов, ...
Лучшие публикации