Марусенька ТО
/
Из 16 в 32... Тут мне 16, ровно половина от того, что есть теперь. Я пишу грустные стишки о том, как ...

Из 16 в 32...
Тут мне 16, ровно половина от того, что есть теперь.
Я пишу грустные стишки о том, как люблю мальчика, который не любит меня, о том, как "слеза дождя порезала стекло в московской электричке" (это все, что я помню из двух толстенных тетрадей А4, которые я дам почитать подружке из колледжа, с которой мы потом поругаемся и не будем никогда больше разговаривать, и она передаст их нашему куратору, но я сильно заболею и брошу колледж и так и не увижусь с ней. Позже она уволится и тетрадки останутся навсегда неизвестно где...) А мальчик этот, спустя 5,5 лет, станет моим мужем, а через 11 снова перестанет им быть.
Тогда я учусь танцевать много и серьезно, и думаю, что у меня что-то получается, летаю по гастролям, сижу с волшебными людьми на балконе в Ялте, кушаю виноград... Хожу на дегустации вина, как большая, и напиваюсь с непривычки так, что перед вечерним выступлением мы с подружкой бегаем в холодный душ и на балкон раз шесть, чтобы хоть как-то привести себя в чувство, получаем дикий втык от хореографа, вечером же бегаем босые по горячим углям, потому что все бегут, "а мы что, лысые?", естественно, обжигаем ноги, ждём в номере врача, потому что ночью нам танцевать, но зато получаем заветные футболки от фирмы—устроителя "я победила огонь". А ночью заползаем по галечной насыпи в море, потому что обожженными ногами на неё наступить невозможно. Потом сидим на берегу, разглядывая огромные пушистые волны, грохочущие галькой, смотрим на звёзды и обещаем всегда быть вот так близко и поддерживать друг друга. Называем этот вечер лучшим в жизни и жалеем, что его никак нельзя записать, потому что тогда ещё не придумано всех этих телефонов с камерами, диктофонами, отнимающими в результате у нас тот самый момент памяти, наверное поэтому я все ещё помню...
И есть у нас ещё года два до того, как она найдёт кого-то красивее и интереснее, ценнее, потом положит моего самого любимого мальчика под новую свою подругу, потом выживет меня с работы, останется совершенно одна и начнёт пить так, что теперь в ней не останется ничего похожего на себя ту, улыбчивую и родную, на берегу в Ялте, под сумасшедшими звёздами.
Из всего тогда сохранятся только танцы, хоть и видоизменятся почти неузнаваемо, и мама, которой я прибавлю процентов 70 седины пока буду взрослеть и доказывать себя миру. Но зато с тех пор мы научимся говорить, понимая друг друга, хотя бы иногда, она станет более понимающей, а я прекращу обижаться на неё дольше пяти минут, окончательно прекращу помещаться на коленочках и напишу ей или о ней около 20 текстов.
Спустя год у меня появится первый мобильный телефон, тяжёлый Erricson, которому ничего не будет ни от одного падения, а до него — пейджер, подаренный мне мальчиком, которого я буду стараться полюбить изо всех сил, но так и не смогу.
Через 4 года появится первый компьютер, в котором я вообще не буду понимать смысла, кроме игры в Sims и пасьянсов.
Через 5 лет я перееду и расскажу маме, что да, тату на моей ноге последние три года — это не тысяча одинаковых переводилок, это мы с девчонками развлекались иголкой и углём активированным , пока все были на даче, что это тату — вообще не то, что было на картинке, но она всегда будет значить для меня очень много. И это будет правдой, хотя свой изначальный смысл она потеряет лет через 10.
Впереди у меня ещё встречи с теми людьми, которые определят мою дальнейшую жизнь, свернут её русло, проложат совершенно другой маршрут;
Впереди ещё встреча с мальчиком по имени Судьба и целая длинная история, с ним связанная.
И если тогда мне казалось, что ответы не нужны, и надо ломиться вперёд и вверх, потом казалось, что уж в тридцать-то я точно буду знать, что, почему и для чего, то теперь я понимаю, что единственно ценное — это сегодня, и нет, нигде не прописано все, что с тобой произойдёт. Что нельзя стать кем-то, но очень можно сделать свой путь незабываемым; что проходит вообще все, даже дружба, даже боль от взгляда на лучшего друга, лежащего в метре от тебя, в красивом костюме, но даже близко не напоминающего тебе себя живого... Даже любовь, которая, как пожар, распространялась в тебе с такой скоростью, что не было никакого шанса спасти все и спастись самой. Теперь ясно, что даже после того, как сгорело все, ты выжила и осталась способна любить. Сильно. Верить искренне. Мечтать о лучшем.
И что я и сейчас имею много вопросов к тому, Кто-Все-Это-Придумал. Но теперь без претензий, наездов, громких слов.
Понимается, что ничего не изменилось на самом деле за эти 12 лет, кроме того, что гормоны улеглись, и теперь немного лучше видно, куда иду, кем хочу стать, когда вырасту, и счастье от "сегодня" стало ощутимее.
Когда шума в голове меньше, связь становится заметно чище; когда напряжение внутри спадает, рука, которой ты записываешь все это, прекращает стискивать ручку, а она, в свою очередь, царапать листы бытия.
Тут мне 16, ровно половина от того, что есть теперь.
Я пишу грустные стишки о том, как люблю мальчика, который не любит меня, о том, как "слеза дождя порезала стекло в московской электричке" (это все, что я помню из двух толстенных тетрадей А4, которые я дам почитать подружке из колледжа, с которой мы потом поругаемся и не будем никогда больше разговаривать, и она передаст их нашему куратору, но я сильно заболею и брошу колледж и так и не увижусь с ней. Позже она уволится и тетрадки останутся навсегда неизвестно где...) А мальчик этот, спустя 5,5 лет, станет моим мужем, а через 11 снова перестанет им быть.
Тогда я учусь танцевать много и серьезно, и думаю, что у меня что-то получается, летаю по гастролям, сижу с волшебными людьми на балконе в Ялте, кушаю виноград... Хожу на дегустации вина, как большая, и напиваюсь с непривычки так, что перед вечерним выступлением мы с подружкой бегаем в холодный душ и на балкон раз шесть, чтобы хоть как-то привести себя в чувство, получаем дикий втык от хореографа, вечером же бегаем босые по горячим углям, потому что все бегут, "а мы что, лысые?", естественно, обжигаем ноги, ждём в номере врача, потому что ночью нам танцевать, но зато получаем заветные футболки от фирмы—устроителя "я победила огонь". А ночью заползаем по галечной насыпи в море, потому что обожженными ногами на неё наступить невозможно. Потом сидим на берегу, разглядывая огромные пушистые волны, грохочущие галькой, смотрим на звёзды и обещаем всегда быть вот так близко и поддерживать друг друга. Называем этот вечер лучшим в жизни и жалеем, что его никак нельзя записать, потому что тогда ещё не придумано всех этих телефонов с камерами, диктофонами, отнимающими в результате у нас тот самый момент памяти, наверное поэтому я все ещё помню...
И есть у нас ещё года два до того, как она найдёт кого-то красивее и интереснее, ценнее, потом положит моего самого любимого мальчика под новую свою подругу, потом выживет меня с работы, останется совершенно одна и начнёт пить так, что теперь в ней не останется ничего похожего на себя ту, улыбчивую и родную, на берегу в Ялте, под сумасшедшими звёздами.
Из всего тогда сохранятся только танцы, хоть и видоизменятся почти неузнаваемо, и мама, которой я прибавлю процентов 70 седины пока буду взрослеть и доказывать себя миру. Но зато с тех пор мы научимся говорить, понимая друг друга, хотя бы иногда, она станет более понимающей, а я прекращу обижаться на неё дольше пяти минут, окончательно прекращу помещаться на коленочках и напишу ей или о ней около 20 текстов.
Спустя год у меня появится первый мобильный телефон, тяжёлый Erricson, которому ничего не будет ни от одного падения, а до него — пейджер, подаренный мне мальчиком, которого я буду стараться полюбить изо всех сил, но так и не смогу.
Через 4 года появится первый компьютер, в котором я вообще не буду понимать смысла, кроме игры в Sims и пасьянсов.
Через 5 лет я перееду и расскажу маме, что да, тату на моей ноге последние три года — это не тысяча одинаковых переводилок, это мы с девчонками развлекались иголкой и углём активированным , пока все были на даче, что это тату — вообще не то, что было на картинке, но она всегда будет значить для меня очень много. И это будет правдой, хотя свой изначальный смысл она потеряет лет через 10.
Впереди у меня ещё встречи с теми людьми, которые определят мою дальнейшую жизнь, свернут её русло, проложат совершенно другой маршрут;
Впереди ещё встреча с мальчиком по имени Судьба и целая длинная история, с ним связанная.
И если тогда мне казалось, что ответы не нужны, и надо ломиться вперёд и вверх, потом казалось, что уж в тридцать-то я точно буду знать, что, почему и для чего, то теперь я понимаю, что единственно ценное — это сегодня, и нет, нигде не прописано все, что с тобой произойдёт. Что нельзя стать кем-то, но очень можно сделать свой путь незабываемым; что проходит вообще все, даже дружба, даже боль от взгляда на лучшего друга, лежащего в метре от тебя, в красивом костюме, но даже близко не напоминающего тебе себя живого... Даже любовь, которая, как пожар, распространялась в тебе с такой скоростью, что не было никакого шанса спасти все и спастись самой. Теперь ясно, что даже после того, как сгорело все, ты выжила и осталась способна любить. Сильно. Верить искренне. Мечтать о лучшем.
И что я и сейчас имею много вопросов к тому, Кто-Все-Это-Придумал. Но теперь без претензий, наездов, громких слов.
Понимается, что ничего не изменилось на самом деле за эти 12 лет, кроме того, что гормоны улеглись, и теперь немного лучше видно, куда иду, кем хочу стать, когда вырасту, и счастье от "сегодня" стало ощутимее.
Когда шума в голове меньше, связь становится заметно чище; когда напряжение внутри спадает, рука, которой ты записываешь все это, прекращает стискивать ручку, а она, в свою очередь, царапать листы бытия.
Следующая запись: — Что это за ужасный шум на улице, Бэрримор? — Гей-парад, сэр. — И чего они требуют? — Однополой ...
Лучшие публикации