Егоровна была из тех бабулек, что застращали даже ЖКХ. С нордическим характером питбуля, хоть худощава, крохотна, ветха. Она всю кровь повыпила соседям - то сорят, то шумят, то пиво пьют. Те уверяли - скоро переедем, но тут всё так-же, сволочи, живут. По вечерам Егоровна вязала - сновали спицы в тысячах петель. Рос фикус в кадке в самом центре зала, бросал на стены голубую тень. В серванте хрустали мерцали тускло - пора бы с винным уксусом помыть. Горела мягко старенькая люстра, предчувствуя пришествие зимы. Стояла осень. Рыжая, как белка. Мела метлой ветров дворы и парк. И сыпал дождь из тучек мелкий-мелкий, как будто кто дырявый нёс черпак. Егоровна сидеть старалась дома, ведь сырость старости товарка не ахти. Старушка рыбок мотылем сушеным кормит, трет поясницу, жалобно кряхтит, включает джаз французский вечерами, а перед сном пьёт с бергамотом чай. Спят мухи по щелям у старой рамы, а рамы от ветров порой ворчат.
Шарлотка пахнет яблоком с корицей, но в девяносто с лишним на душе скребутся кошки.
Валятся синицы из рук, в которых силы нет уже.
О журавлях и помышлять не стоит. Какие перед смертью журавли? Небесное теперь - давно пустое, когда зовут объятия земли.
Егоровна вздыхает и ложится, укрывшись одеялом с головой. И думает, как ей теперь ужиться с парнишкой из квартиры сто второй. Неделю как привёз туда манатки. Снимает, видно, или чей сынок. Студент - оно понятно по тетрадкам, которые коробками волок. Егоровна ему починит нервы, чтоб побыстрей куда-нибудь сбежал. Он в этом доме далеко не первый, с кем бабка в отношениях "на ножах".
На том уснула, порешив к обеду, сходить за фаршем на мясной пирог. И, как назло, там встретила соседа - того, проклятого из клятой сто второй. Он улыбался солнечно и просто, и выбирал говяжий антрекот. В пакете хлеб покоился для тостов, сосиски и четыре банки шпрот. Егоровна здороваясь сквозь зубы, купила фарш и лёгкое коту, копченостей к гороховому супу, и сало - по хорошему шмату. И вышло столько, что едва поднимешь, не то, что донести и не упасть. Сосед, что звали Сыромятов Дима, Егоровну легко и просто спас - он подхватил тяжёлые пакеты, и бодро в осень зашагал, свистя. Егоровна опешила на это, но, испугавшись близкого дождя, не стала спорить - устремилась следом…
Визг тормозов был новостью обоим. Машина мчалась к ним из-за угла. Но вместо смерти, ужаса и боли Егоровну закрыли два крыла, по цвету словно сливочное масло. Под нею грохот, вспышка, жуткий вой... Ну, а когда всё стихло и погасло, Егоровна встряхнула головой - её сосед на тротуар поставил, поправил сбитый шарфик и пальто на женщине растерянной и старой, глядящей на разбитое авто. Водитель жив, и бледен, и напуган, пытался извиниться, объяснить, и даже взять Егоровну за руку, чтоб та пошла куда-то вместе с ним. "Наверное, в больницу. Это рядом," - подумала старушка, как во сне, и, странным окатив соседа взглядом, ответила: "К врачу не нужно мне!"
Собрали с Димой мясо по асфальту и медленно пошли вдвоём домой. Болело сердце, как перед инфарктом, платок на голове совсем промок. Егоровна шагала через силу. Шёл Дима рядом, твёрдый, как скала. За ним дрожали лёгкой тенью синей два над землёй распахнутых крыла. И расступались осень, дождь и ветер перед высоким парнем на пути. Вертелись у Егоровны вопросы, пекло и больно дергало в груди. Они расстались в сумрачном подъезде, сосед прощанье скупо уронил. Егоровна кивнула, стиснув крестик, открыла дверь в квартиру вслед за ним. Дом пах лавандой, старостью, досадой, что одинок и зачастую пуст. Кот крался по-пластунски, тихой сапой, большой и круглый, словно он арбуз.
Егоровна прошла к себе на кухню, под чайником затеплив огонёк, вздохнула тяжело, устало, глухо, и принялась проворно за пирог. За окнами шёл дождь, летели листья, а дома пахло тестом и зирОй, и сытый кот смотрел с хитринкой лисьей на маленький старушечий мирок.
Егоровна стучала долго очень - уж думала, не пустит на порог. Но он открыл, зевающ и всклокочен, а бабка отдала ему пирог. Они сидели за столом потертым, чаи гоняли с пирогом и тортом, и отступали одиночество и грусть, гонимое тенями крыльев белых. В Егоровне вдруг что-то потеплело, наполнив светом ледяную грудь, и в этом свете ровно билось сердце, и парень улыбался во весь рот.
Покуда в чудо снова нынче верится, Егоровна, пожалуй, поживёт.
Елена Холодова
Шарлотка пахнет яблоком с корицей, но в девяносто с лишним на душе скребутся кошки.
Валятся синицы из рук, в которых силы нет уже.
О журавлях и помышлять не стоит. Какие перед смертью журавли? Небесное теперь - давно пустое, когда зовут объятия земли.
Егоровна вздыхает и ложится, укрывшись одеялом с головой. И думает, как ей теперь ужиться с парнишкой из квартиры сто второй. Неделю как привёз туда манатки. Снимает, видно, или чей сынок. Студент - оно понятно по тетрадкам, которые коробками волок. Егоровна ему починит нервы, чтоб побыстрей куда-нибудь сбежал. Он в этом доме далеко не первый, с кем бабка в отношениях "на ножах".
На том уснула, порешив к обеду, сходить за фаршем на мясной пирог. И, как назло, там встретила соседа - того, проклятого из клятой сто второй. Он улыбался солнечно и просто, и выбирал говяжий антрекот. В пакете хлеб покоился для тостов, сосиски и четыре банки шпрот. Егоровна здороваясь сквозь зубы, купила фарш и лёгкое коту, копченостей к гороховому супу, и сало - по хорошему шмату. И вышло столько, что едва поднимешь, не то, что донести и не упасть. Сосед, что звали Сыромятов Дима, Егоровну легко и просто спас - он подхватил тяжёлые пакеты, и бодро в осень зашагал, свистя. Егоровна опешила на это, но, испугавшись близкого дождя, не стала спорить - устремилась следом…
Визг тормозов был новостью обоим. Машина мчалась к ним из-за угла. Но вместо смерти, ужаса и боли Егоровну закрыли два крыла, по цвету словно сливочное масло. Под нею грохот, вспышка, жуткий вой... Ну, а когда всё стихло и погасло, Егоровна встряхнула головой - её сосед на тротуар поставил, поправил сбитый шарфик и пальто на женщине растерянной и старой, глядящей на разбитое авто. Водитель жив, и бледен, и напуган, пытался извиниться, объяснить, и даже взять Егоровну за руку, чтоб та пошла куда-то вместе с ним. "Наверное, в больницу. Это рядом," - подумала старушка, как во сне, и, странным окатив соседа взглядом, ответила: "К врачу не нужно мне!"
Собрали с Димой мясо по асфальту и медленно пошли вдвоём домой. Болело сердце, как перед инфарктом, платок на голове совсем промок. Егоровна шагала через силу. Шёл Дима рядом, твёрдый, как скала. За ним дрожали лёгкой тенью синей два над землёй распахнутых крыла. И расступались осень, дождь и ветер перед высоким парнем на пути. Вертелись у Егоровны вопросы, пекло и больно дергало в груди. Они расстались в сумрачном подъезде, сосед прощанье скупо уронил. Егоровна кивнула, стиснув крестик, открыла дверь в квартиру вслед за ним. Дом пах лавандой, старостью, досадой, что одинок и зачастую пуст. Кот крался по-пластунски, тихой сапой, большой и круглый, словно он арбуз.
Егоровна прошла к себе на кухню, под чайником затеплив огонёк, вздохнула тяжело, устало, глухо, и принялась проворно за пирог. За окнами шёл дождь, летели листья, а дома пахло тестом и зирОй, и сытый кот смотрел с хитринкой лисьей на маленький старушечий мирок.
Егоровна стучала долго очень - уж думала, не пустит на порог. Но он открыл, зевающ и всклокочен, а бабка отдала ему пирог. Они сидели за столом потертым, чаи гоняли с пирогом и тортом, и отступали одиночество и грусть, гонимое тенями крыльев белых. В Егоровне вдруг что-то потеплело, наполнив светом ледяную грудь, и в этом свете ровно билось сердце, и парень улыбался во весь рот.
Покуда в чудо снова нынче верится, Егоровна, пожалуй, поживёт.
Елена Холодова

Следующая запись: Мне по душе круженье листьев
Лучшие публикации