Мы в социальных сетях:

О нас | Помощь | Реклама

© 2008-2025 Фотострана

Реклама
Получить
Поделитесь записью с друзьями
ПреЛЮДИи чувств
ПреЛЮДИи чувств
Железные нервы, несгибаемый характер, неутолимая жажда приключений. Василий Верещагин редко лез за словом в карман. Чаще он лез в карман за револьвером.

«Личность колоссальная, поистине богатырская — сверххудожник, сверхчеловек», - так отзывался о нём Илья Репин. Авторитет его имени был так велик, что в 1901 г. художник был выдвинут на получение Нобелевской премии мира, однако по ряду причин так её и не получил.

Василий Васильевич учился и жил в Петербурге, Ташкенте, Мюнхене, Париже, Москве. Весь свой жизненный и творческий путь художник провёл в странствиях и в районах боевых действий, находясь за мольбертом по 12-14 часов в сутки. Принимал участие в экспедициях и путешествиях по Кавказу, Туркестану, западному Китаю, Семиречью, Индии и Палестине. Много разъезжал по Европе и России. Побывал на Филиппинских островах и на Кубе, в горах Тянь-Шань, Америке и Японии. Верещагин был свидетелем и участником многих исторических событий. Он был не просто живописцем, а художником - военным корреспондентом, способным беспристрастно зафиксировать обстановку. Как художник Верещагин уникален - ведь у него был свой подход к изобразительному искусству, если можно так сказать - кинематографический. Но многие современники Василия Васильевича отзывались и о нём самом, как об удивительном человеке. «Несмотря на интерес его картинных собраний, сам автор во сто раз интереснее и поучительнее», - написал о Верещагине Иван Крамской.

Отучившись сначала в Александровском, в затем в морском кадетском корпусах, Верещагин после короткого периода службы резко решил сменить направление деятельности и поступил в Академию художеств. Но, видимо, так и не определился, чем же он больше хотел заниматься в жизни: военным делом или искусством - они так и шли рука об руку в жизни Верещагина, которого нередко называли «воином с кистью».

С жаждой учёного, исследователя, историка, военного репортера и только потом уже художника он проникал в самое сердце военных действий.

Был не просто наблюдателем, а участником сражений, являя собой мужественный пример того, каким должен быть настоящий военный репортер — баталист.

«Выполнить цель, которою я задался, а именно: дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому всё прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны… Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом – иначе картины мои будут «не то», - писал Верещагин.

Кстати, «испытал раны» художник не на словах, а на деле. Узнав весной 1877 г. о начале русско-турецкой войны, он тотчас же отправился в действующую армию, участвовал в некоторых сражениях. А в июне этого же года получил тяжёлое ранение: Верещагин попросился в качестве наблюдателя на борт миноносца «Шутка», устанавливавшего мины на Дунае. Во время атаки на турецкий пароход, их обстреляли турки и шальная пуля пробила насквозь бедро художника. Ранение оказалось серьёзным, из-за неправильного лечения началось воспаление, появились первые признаки гангрены. Пришлось сделать операцию по вскрытию раны, после чего Верещагин пошёл на поправку.

От званий, почётных должностей и наград Василий Васильевич отказывался всю жизнь. Исключение одно - орден св. Георгия IV степени. В 1868 г. он участвовал в обороне Самаркандской крепости, когда ему вместе с гарнизоном в 500 человек пришлось сдерживать осаду многотысячного врага. Один из сослуживцев Верещагина — поручик Каразин — так живописал происходящее: «Верещагин сражался с такой храбростью, с таким презрением к смерти, что возбуждал удивление и восхищение даже в старых вояках». За этот героический эпизод художник был представлен к георгиевскому кресту, однако во всеобщей суматохе награду ему так и не вручили.

Во время русско-японской войны, незадолго до смерти, Верещагин отдал этот крест командиру броненосца «Ретвизан».
К слову, от звания профессора, пожалованного ему Академией художеств, он тоже отказался, считая любые регалии в искусстве «безусловно вредными». Картины Верещагина принимали не все. Но бывали случаи, когда и сам художник их не принимал - попросту брал и сжигал свои картины. Известно как минимум о пяти таких случаях. Впервые это произошло ещё в Академии художеств. Студент Верещагин должен был перенести эскиз картины «Избиение женихов Пенелопы» (к слову, удостоенный серебряной медали) на картон, но вместо этого сжёг свою работу в печи. На изумленные вопросы менторов Верещагин ответил: «Да чтобы уже никогда не возвращаться к этой чепухе».

В Русском музее хранится карандашный набросок с этим сюжетом — да и тот, судя по всему, побывал в переделках.
Позднее художник (сделав несколько фотокопий) сжег картину «Бача и его поклонники», содержание которой многие сочли неприличным, а так же картину «Забытый», которую генерал Кауфман назвал неправдоподобной. На картине был изображён убитый русский солдат, оставленный своими на поле боя, вокруг которого летала стая воронов. Командующий войсками Туркестанского военного округа Кауфман с обидой в голосе утверждал, что все солдаты, погибшие на той войне, были похоронены по-христиански, и что он сам лично об этом позаботился. Верещагин ценил Кауфмана. И не только он и совершенно заслуженно. Однако, как считал Верещагин, война – есть война, и всех погибших пересчитать сложно, но всё-таки работу уничтожил.

В 1874-м на персональной выставке в Петербурге некоторые картины Верещагина вызвали недовольство Александра II и его свиты. В тот же день, дождавшись пока разойдётся публика, художник вырезал из рам самые «непатриотичные» картины (это были «Окружили — преследуют» и «У крепостной стены. Вошли!») и в состоянии, близком к истерике, отправил их в топку. «Я дал тем господам плюху», — говорил он потом критику Владимиру Стасову.

Кстати, позже, несмотря на критику в адрес некоторых картин, Александр II изъявил желание приобрести Туркестанскую серию целиком, посулив художнику пожизненный пенсион в 6 тысяч рублей — деньги по тем временам немалые. Однако тот не принял императорскую милость и продал картины Павлу Третьякову. Дело было не только в ущемлённом самолюбии. Просто Верещагин рассудил, что при его темпераменте и образе жизни долгосрочные перспективы — последнее, о чём ему стоит беспокоиться.

В 1885 г. в Вене разгорелся скандал на почве оскорбления религиозных чувств. Причиной стала «кощунственная и богохульная» выставка Верещагина. Конкретно — две работы из его палестинского цикла на библейскую тематику. Вот что писал кардинал Целестин Гангльбауэр: «Я настаиваю, чтобы эти картины, которые так глубоко оскорбляют религиозное чувство католика, были удалены со взоров посетителей выставки». Православный художник вступил с кардиналом в полемику, доказав цитатами из Евангелия свою правоту. А в финале иронично предложил «для разрешения спора в ближайшее время созвать Вселенский собор». Вся эта перипетия только подогрела интерес публики, желающей посмотреть работы художника, отстаивающего их перед самим кардиналом.
Верещагин редко выходил из дому без револьвера и умел постоять за себя. Когда художник учился в Париже у Жана-Леона Жерома, ему довелось столкнуться с неуставными отношениями: студенты из «старослужащих» решили провести обряд инициации: новичка привязывали к столбу и обмазывали синей краской. Верещагин занял оборонительную позицию и сунул руку в карман, где у него, как обычно лежал револьвер. Доставать оружие не пришлось: студенты Жерома всё прочитали во взгляде Василия. А вечером, после того как он прокутил с новыми знакомыми 40 франков, отношения были восстановлены. Но осадок остался — за новобранцем закрепилась слава «злого русского» и трогать его больше никто не решался.
Однажды, приехав в Чикаго по приглашению Института искусств, Верещагин и вовсе столкнулся с весьма самобытным местным явлением — рэкетом.

В его гостиничный номер явились двое крепких джентльменов, которые, рассыпаясь в комплиментах, обещали Верещагину (конечно, не бесплатно) покровительство и должную рекламу. В случае отказа они гарантировали, что выставка в Чикаго станет финансовым провалом. Верещагин, быстро распознавший шантаж, велел джентльменам убираться вон. Те, сообразив, что слова не возымеют действия, перешли врукопашную.
Одного из несостоявшихся промоутеров Василий Васильевич отправил на пол добротным хуком. Другого поторопил хорошим пинком.
Эта поучительная история известна из воспоминаний сына художника, неоднократно просившего отца рассказать ее вновь. По словам Василия Васильевича-младшего, «победа отца была полная, но далась она ему нелегко»: из-за шишки, вздувшейся над левым глазом, он несколько дней не мог выйти на улицу.
Имея воинское звание, Верещагин всегда подчёркивал, что участвовал в войнах не как офицер, а как живописец и свидетель человеческого страдания. «Меня обвиняли в том, что я изображаю исключительно ужасную, возбуждающую отвращение сторону войны — только то, что скрыто за кулисами — и никогда не изображаю прекрасного и величественного, которое также имеется на войне... Но я слишком близко принимаю к сердцу то, что пишу: выплакиваю (буквально) горе каждого раненого и убитого».
«До Верещагина все батальные картины, какие только можно было видеть у нас во дворцах, на выставках, в сущности, изображали шикарные парады и манёвры, среди которых мчался на великолепном коне фельдмаршал со свитой. Здесь и там на этих картинах, в очень умеренном количестве и непременно в красивых позах, были разбросаны pro forma несколько чистеньких убитых. Сама природа, окружавшая эти сцены, была причёсана и приглажена так, как в действительности этого не могло быть даже в самые тихие и спокойные дни... Никому и в голову не приходило, что на самом деле всё выглядит не так. Толстой в своём «Севастополе» и в «Войне и мире» разрушил эти иллюзии, а Верещагин повторил затем в живописи то, что было сделано Толстым в литературе», - писал русский художник-искусствовед Александр Бенуа.

Современникам Верещагин был известен, в первую очередь, по «Апофеозу войны» (1871 г.). Самый известный шедевр художника находится в стенах Третьяковской галереи. Известно и примечание к картине, оставленное художником на раме — «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим». Идея картины прозрачна - но увидеть её не смогли или просто не захотели. В ней (как и во многих других своих работах) Верещагин говорил, а вернее - кричал о нелепости и преступности войн, которые ведёт человечество на протяжении всей своей истории.
Сила этой картины была такова, что один прусский генерал советовал императору Александру II «приказать сжечь все военные картины художника, как имеющие самое пагубное влияние». И в течение многих лет государственные музеи России не приобрели ни одного полотна этого «скандального» художника.
Изначально полотно называлось «Торжество Тамерлана». Замысел был связан с Тамерланом, войска которого якобы оставляли за собой такие пирамиды черепов, однако картина не носит конкретно-исторический характер.
Согласно одной из легенд, однажды к Тамерлану обратились женщины Багдада и Дамаска, которые жаловались на своих мужей, погрязших в грехах и разврате. Тогда он приказал каждому воину из своей 200-тысячной армии принести по отрубленной голове мужей-развратников. После того, как приказ был исполнен, было выложено семь пирамид из голов.
По другой версии, картина была создана Верещагиным под впечатлением рассказа о том, как правитель Кашгара Валихан-торе казнил европейского путешественника и приказал положить его голову на вершину пирамиды, сложенной из черепов других казненных людей.
Такими своими полотнами художник нисколько не восхищался, он повторял, что его работы трагичны тем, что в них рассказано, но не тем, как это рассказано.
Василий Верещагин вполне мог открыть список лауреатов Нобелевской премии мира - он был выдвинут на её соискание в 1901 г. По этому случаю Верещагин устроил в столице Норвегии выставку, которая имела ураганный успех. Но вот во Франции полотна художника о войне России с Наполеоном в 1812 г. не были допущены на Всемирную выставку в Париже, и в итоге премию баталисту не дали.

Правительство Франции посчитало, что эти произведения являются оскорблением национальной гордости французов.
С 1882 по 1903 гг. Верещагин много путешествует: Индия, Сирия, Палестина, Пинега, Северная Двина, Соловки, Крым, Филиппины, США, Куба, Япония, продолжая творить, создавать, удивлять. И снова человечество его не слышит - на очереди ещё одно кровопролитие. Русско-японская война — третья и последняя по счету в его жизни. Подтянутый, стройный, но уже во всю поседевший Верещагин, попрощавшись с женой и тремя детьми, снова отправляется на фронт. Жить художнику останется считанные дни.
До нас о последнем дне Василия Верещагина дошли воспоминания журналиста и по совместительству художника Н.И.Кравченко:
«В последний раз я видел Василия Васильевича 30 марта. Сидя в ресторане «Саратов», я завтракал и через стекла глядел на улицу…
– Господа, Верещагин идёт! – крикнул кто-то.
И почти моментально все глаза устремились на стройную, лёгкую фигуру В. В., в синей пиджачной паре, быстрыми шагами проходившую мимо. Его красивая белая борода под лучами горячего солнца отливала серебром. На голове была барашковая шапка.
Он прошёл прямо к почтовому ящику; видно было, как он опустил туда большой пакет, заглянул в отверстие и потом таким же мерным, спокойным шагом пошёл назад к станции».
Как оказалось — это было одно из писем художника императору Николаю II. Но об этом станет известно гораздо позже. Верещагин в своих письмах больше всего боялся, как бы царь не вздумал «смиловаться» над Японией и не заключил бы с ней мира, «не наказавши ее полностью». Привести Японию к «смирению», смыть нанесенное ею «оскорбление царю» – этого требует, по его мнению, русский престиж в Азии. Он засыпает царя советами о немедленной постройке крейсеров, мостов, присылке в Порт-Артур дальнобойных пушек, отправке войск к границам Индии и т.д. Как реагировал царь на военные советы своего штатского корреспондента, неизвестно: на сохранившихся подлинниках писем нет никаких пометок.
В этот же день, 30 марта, Верещагин взошёл на борт флагманского корабля адмирала Макарова «Петропавловск», а на следующий день броненосец подорвался на японской мине в гавани Порт-Артура.

Из воспоминаний Великого Князя Кирилла Владимировича: «Я стоял с Верещагиным на правой стороне мостика. Верещагин делал наброски с японской эскадры и, рассказывая о своём участии во многих кампаниях, с большой уверенностью говорил, что глубоко убеждён, что, где находится он, там ничего не может случиться.
Вдруг раздался неимоверный силы взрыв… Броненосец содрогнулся, и страшной силы струя горячего, удушливого газа обожгла мне лицо. Воздух наполнился тяжёлым, едким запахом, как мне показалось – запахом нашего пороха. Увидя, что броненосец быстро кренится на правый борт, я мигом перебежал на левую сторону… По дороге мне пришлось перескочить через труп адмирала Молласа, который лежал с окровавленной головой рядом с трупами двух сигнальщиков. Перепрыгнув через поручни, я вскочил на носовую 12 башню. Я ясно видел и сознавал, что произошел взрыв наших погребов, что броненосец гибнет… Весь правый борт уже был в бурунах, вода огромной волной с шумом заливала броненосец… и «Петропавловск», с движением вперёд, быстро погружался носом в морскую пучину».
В тот день двоюродного брата Николая II Великого князя Кирилла Владимировича и еще около 80 человек удалось спасти. Остальные — более 650 человек до сих пор считаются пропавшими без вести. В их числе и Василий Верещагин.
Эта трагедия потрясла не только Россию, но и весь мир.

Культурология
Железные нервы, несгибаемый характер, неутолимая жажда приключений. Василий Верещагин редко лез за ...
Рейтинг записи:
5,5 - 7 отзывов
Нравится7
Поделитесь записью с друзьями
Никто еще не оставил комментариев – станьте первым!
Наверх