Здесь выдают
ставки
ставки

ПИЯВКИ ДЛЯ ПАПАНИНА
Встреча с забавным человеком, который 88 лет назад, в мае 1937-го, отправился «завоёвывать» Северный полюс.
СЛУЧИЛОСЬ это со мной давненько, в мае 1967-го... Оказавшись тогда в столичной командировке по совсем другому редакционному заданию, вдруг вспомнил, что на днях – юбилей: тридцать лет с начала «папанинского дрейфа». Мальчишки моего поколения, родившиеся в 30-х, историю путешествия отважной четвёрки на полярной льдине знали досконально, однако вопросы оставались всё равно. Так мог ли я спустя годы, в 1967-м, являясь специальным корреспондентом ленинградской «Смены», упустить возможность встречи с Папаниным?
Кое-как разыскал его домашний телефон, набираю номер, а на том конце провода – домработница:
– Они на даче. Звонить туда нельзя.
Долго упрашиваю назвать заветные цифры. Объясняю, что обращаюсь от имени ленинградцев, которые когда-то, в 1937-м, избрали её хозяина своим депутатом в Верховный Совет СССР. В общем, уломал...
Потом втрое дольше уламывал «героя льдины», который вовсе не желал со мной встречаться на предмет интервью. Наконец он сдался:
– Хрен с тобой. Приезжай в Болшево.
– А где мне вас там найти?
– В Болшево любая собака покажет тебе дачу Папанина...
***
ДА, РАЗЫСКАТЬ в Болшево эту дачу оказалось просто: её тут знали в с е. Когда подошёл к ней с угла, почудилось, что глухой зелёный забор тянется в обе стороны до горизонта. За забором высились сосны. Разыскав калитку и оказавшись по ту сторону забора, узрел впереди двухэтажное, внушительных размеров строение, а перед ним на обширной площади красовались грядки, сверкали стёклами теплицы. На грядках и в теплицах ударно трудился народ...
Окликаю загорелую молодуху:
– Как пройти к Ивану Дмитриевичу?
Та распрямляет натруженную спину:
– Пойдёте по этой дорожке, минуете сирень, потом – жасмин, потом – яблоневый сад, потом – мостик, потом – спортплощадку, потом – опять сад, а там уж и дача скоро...
Ошарашенный таким объяснением, киваю в сторону двухэтажного строения:
– А здесь-то кто?
Молодуха расплылась в улыбке:
– А здеся – прислуга...
***
И ВОТ пустился в дальний путь – по уютным дорожкам, сквозь сирень, жасмин, яблони, минуя мостик, спортплощадку и опять сад... Пока шёл, вспомнилось, что, кажется, в 1951-м в «Правде» про дачу Папанина, про её неуёмную роскошь и необъятные размеры, про зеркальных карпов и лебедей на здешних прудах, был фельетон. Люди шептали: «По личному распоряжению Сталина!»
Наконец вижу долгожданный терем-теремок! Поднимаюсь на веранду, а там – в плетёном кресле, в полосатой пижаме, со свежим номером, естественно, «Правды» в руках, с очками на носу – сам хозяин... Похож? В памяти промелькнули знакомые с детства фотоснимки. Нет, не очень. Тот, «герой льдины», был в костюме из оленьих шкур, потом – в адмиральском мундире. А этот – в пижаме, росточком, как говорится, «метр с кепкой», остатки волос – совсем белые, усики – тоже. Не успел я представиться, как «герой льдины» (голос его «скрипел», зубные протезы щёлкали) пожаловался:
– Сидеть больно. Вчера пиявки ставили. Вот полюбуйся, браток...
И, мигом приспустив пижамные штаны, обнажил свой несчастный зад со следами вчерашних истязаний...
Несколько обескураженный таким началом (а Папанин, щёлкая протезами, продолжал что-то болтать, не переставая), я решил: надо как-то его монолог переводить в диалог, причём – нить разговора брать в свои руки!.. Вижу – рядом собачка крутится: уши торчком, хвост кренделем. А ведь примерно так же, судя по фотографиям, выглядела на льдине их знаменитая псина! Сходу «проявляю эрудицию»:
– Иван Дмитриевич, бьюсь об заклад, что это – потомок того самого пса по кличке Весёлый, который с вами дрейфовал!
Папанин сложил пальцы в кукиш:
– Накося выкуси,! Ни хрена после той собачины не осталось. Никакого потомства. И чего это ты, браток, когда рядом – сам товарищ Папанин, каким-то псом интересуешься?
Тогда я перешёл в наступление:
– Какого рожна, Иван Дмитриевич, вас вообще потянуло на Север? Оставались бы в своём Севастополе...
Папанин взъерепенился:
– Меня революция на Север двинула! Ре-во-лю-ци-я! После того, как поматросничал в Крыму и покомандовал бронепоездом на Украине, на Алдан подался!
– Зачем?
– Руководить экспедицией. Мы выбирали место для радиостанций на золотых приисках Якутии.
– Руководить – без специальных знаний?
– Мои знания – революционные! Они – всех важнее!.. Потом... Когда ж это было?.. Кажется, во время трансарктического перелёта дирижабля «Граф Цеппелин»... Я подался в экспедицию на «Малыгине»...
– Иван Дмитриевич, это было в тридцать первом. Тогда же на Земле Франца-Иосифа вы стали начальником полярной станции.
– Во даёшь, браток! – хлопнул меня по плечу собеседник. – Всё знаешь про товарища Папанина! В школе, небось, жизнь товарища Папанина изучал! Да-а, на той самой Земле Франца-Иосифа, бывало, смотрю, как моржи плывут на льдинах, и думаю: «Моржи плавают – значит, может дрейфовать на льдине и человек...»
– И всё-таки: как вы, не имея никакой конкретной специальности, кроме специальности «руководителя», оказались во главе такой важной научной экспедиции, как «СП-1»? Ведь под вашим началом были не дилетанты, а профессионалы – гидролог Ширшов, магнитолог Фёдоров, радист Кренкель...
Тут Папанин глянул на меня как-то особенно гордо:
– А у меня была главная специальность: большевик! И товарищ Сталин мне доверял! Иосиф Виссарионович знал: я не подведу, не допущу на льдине никаких политических «шатаний», никаких «уклонов» – ни «правых», ни «левых»... Не скрою, было трудно, ведь средь нас находился и беспартийный, Кренкель.
– В неписанной табели о рангах Кренкель – коротковолновик мира №1!
– Неважно. Беспартийный, да к тому ж – немец. А немец, браток, он немец и есть! И когда я проводил на льдине партсобрания, Кренкеля из палатки выставлял. Вопросы мы решали там серьёзные, и время было тоже серьёзным – 1937-й. А потом решения наших партсобраний срочно передавали в Москву, в ЦК.
– Каким образом?
– По радио, через Кренкеля.
***
РАЗГОВОР получился долгим, я ж с утра не имел во рту ни крошки. А тут ещё из кухни донеслись ароматные запахи. В общем, невольно сглотнул слюну. Заметив это, Папанин протянул кувшин с клюквенным морсом:
– Попей, браток. Замечательное питьё – не то что водка. Ненавижу водку эту проклятую! Что она с людьми делает!.. Поехал как-то с Шолоховым на охоту. Двух часов не прошло – Шолохов пьян, егери пьяны, собаки пьяны, поговорить не с кем!.. Ой, Шолохов, Шолохов... Стрижёт, понимаешь, купоны со своего «Тихого Дона»...
Сказать ему – мол, ну а вы-то сами, Иван Дмитриевич, разве не «стрижёте»? – духа у меня не хватило...
***
В ТУ ПОРУ было ему семьдесят три (моложе меня нынешнего аж на семнадцать лет), но выглядел уже почти полной развалиной. Однако упрямо продолжал занимать несколько весьма важных должностей: руководил всеми морскими и океанскими экспедициями Академии наук СССР, возглавлял Институт биологии внутренних вод, а также – Московский филиал Географического общества СССР, оставался действующим контр-адмиралом. (За три часа нашего разговора несколько раз возвращался к этой теме. Бил себя в грудь: «Клянусь, браток, в отставку не уйду до гроба!»).
Тут к крыльцу подкатила чёрная «Волга», из которой выскользнул молодой клерк в декроновом костюме, с красной папкой в руке, взбежал на веранду:
– Иван Дмитриевич, пожалуйста, подпишите.
– Опять ты со своими бумагами, – отмахнулся от посетителя мой собеседник, – ну, ладно, давай ручку...
Поставив закорючки на нескольких листах, Папанин сказал ему строго:
– Продолжайте работать со всей партийной ответственностью. Как-нибудь к вам выберусь, проверю...
Когда «Волга» скрылась в аллее, Папанин вздохнул:
– Это мой референт, из моего Института, который находится, браток, отсюда далеко, в Борках. Раз в неделю привозят мне приказы на подпись... Ни хрена без меня сделать не могут...
– Почему же, Иван Дмитриевич?
– Да понимаешь, браток, любой из них в приёмной министра неделю сидеть будет, а я в пять минут пройду хоть к самому Косыгину...
Тут у веранды замер грузовик, и завхоз поместья, женщина с суровым взглядом и, видать, крутым характером, подала хозяину на подпись накладные. Она отправлялась в Москву, за продуктами, и, пока Папанин ставил свои закорючки, поясняла: муки – столько-то, мяса – столько-то, рыбы – столько-то...
Потом я его фотографировал, но Папанин пожелал, чтоб в газете был непременно официальный снимок, где он – в фуражке, мундире, при всех регалиях. Вместе со мной разглядывал свое «парадное» изображение, комментируя:
– Смотри, браток, две Золотые Звезды! Семь орденов Ленина! Первый – за льдину, второй – за пятьдесят лет, третий – за шестьдесят, четвёртый – за семьдесят, а за что же ещё три?..
Решив фотокарточку подписать, задумался:
– Браток, а как правильно: «Дорогому ЛёвЕ или ЛёвИ»?..
На прощание заговорщицки шепнул:
– Хочешь, браток, покажу полярный сувенир?
И принёс из комнаты что-то желтоватое, вроде засушенного корня, с мохнатой метёлочкой на конце...
– Что это? – осторожно взял я корень в руку.
– Хрен моржовый! – Хохотнул Папанин, – Настоящий! И у меня, браток, с ентим делом полный порядок! Видать, пиявки помогают!..
Лев СИДОРОВСКИЙ
Тот самый снимок.
Встреча с забавным человеком, который 88 лет назад, в мае 1937-го, отправился «завоёвывать» Северный полюс.
СЛУЧИЛОСЬ это со мной давненько, в мае 1967-го... Оказавшись тогда в столичной командировке по совсем другому редакционному заданию, вдруг вспомнил, что на днях – юбилей: тридцать лет с начала «папанинского дрейфа». Мальчишки моего поколения, родившиеся в 30-х, историю путешествия отважной четвёрки на полярной льдине знали досконально, однако вопросы оставались всё равно. Так мог ли я спустя годы, в 1967-м, являясь специальным корреспондентом ленинградской «Смены», упустить возможность встречи с Папаниным?
Кое-как разыскал его домашний телефон, набираю номер, а на том конце провода – домработница:
– Они на даче. Звонить туда нельзя.
Долго упрашиваю назвать заветные цифры. Объясняю, что обращаюсь от имени ленинградцев, которые когда-то, в 1937-м, избрали её хозяина своим депутатом в Верховный Совет СССР. В общем, уломал...
Потом втрое дольше уламывал «героя льдины», который вовсе не желал со мной встречаться на предмет интервью. Наконец он сдался:
– Хрен с тобой. Приезжай в Болшево.
– А где мне вас там найти?
– В Болшево любая собака покажет тебе дачу Папанина...
***
ДА, РАЗЫСКАТЬ в Болшево эту дачу оказалось просто: её тут знали в с е. Когда подошёл к ней с угла, почудилось, что глухой зелёный забор тянется в обе стороны до горизонта. За забором высились сосны. Разыскав калитку и оказавшись по ту сторону забора, узрел впереди двухэтажное, внушительных размеров строение, а перед ним на обширной площади красовались грядки, сверкали стёклами теплицы. На грядках и в теплицах ударно трудился народ...
Окликаю загорелую молодуху:
– Как пройти к Ивану Дмитриевичу?
Та распрямляет натруженную спину:
– Пойдёте по этой дорожке, минуете сирень, потом – жасмин, потом – яблоневый сад, потом – мостик, потом – спортплощадку, потом – опять сад, а там уж и дача скоро...
Ошарашенный таким объяснением, киваю в сторону двухэтажного строения:
– А здесь-то кто?
Молодуха расплылась в улыбке:
– А здеся – прислуга...
***
И ВОТ пустился в дальний путь – по уютным дорожкам, сквозь сирень, жасмин, яблони, минуя мостик, спортплощадку и опять сад... Пока шёл, вспомнилось, что, кажется, в 1951-м в «Правде» про дачу Папанина, про её неуёмную роскошь и необъятные размеры, про зеркальных карпов и лебедей на здешних прудах, был фельетон. Люди шептали: «По личному распоряжению Сталина!»
Наконец вижу долгожданный терем-теремок! Поднимаюсь на веранду, а там – в плетёном кресле, в полосатой пижаме, со свежим номером, естественно, «Правды» в руках, с очками на носу – сам хозяин... Похож? В памяти промелькнули знакомые с детства фотоснимки. Нет, не очень. Тот, «герой льдины», был в костюме из оленьих шкур, потом – в адмиральском мундире. А этот – в пижаме, росточком, как говорится, «метр с кепкой», остатки волос – совсем белые, усики – тоже. Не успел я представиться, как «герой льдины» (голос его «скрипел», зубные протезы щёлкали) пожаловался:
– Сидеть больно. Вчера пиявки ставили. Вот полюбуйся, браток...
И, мигом приспустив пижамные штаны, обнажил свой несчастный зад со следами вчерашних истязаний...
Несколько обескураженный таким началом (а Папанин, щёлкая протезами, продолжал что-то болтать, не переставая), я решил: надо как-то его монолог переводить в диалог, причём – нить разговора брать в свои руки!.. Вижу – рядом собачка крутится: уши торчком, хвост кренделем. А ведь примерно так же, судя по фотографиям, выглядела на льдине их знаменитая псина! Сходу «проявляю эрудицию»:
– Иван Дмитриевич, бьюсь об заклад, что это – потомок того самого пса по кличке Весёлый, который с вами дрейфовал!
Папанин сложил пальцы в кукиш:
– Накося выкуси,! Ни хрена после той собачины не осталось. Никакого потомства. И чего это ты, браток, когда рядом – сам товарищ Папанин, каким-то псом интересуешься?
Тогда я перешёл в наступление:
– Какого рожна, Иван Дмитриевич, вас вообще потянуло на Север? Оставались бы в своём Севастополе...
Папанин взъерепенился:
– Меня революция на Север двинула! Ре-во-лю-ци-я! После того, как поматросничал в Крыму и покомандовал бронепоездом на Украине, на Алдан подался!
– Зачем?
– Руководить экспедицией. Мы выбирали место для радиостанций на золотых приисках Якутии.
– Руководить – без специальных знаний?
– Мои знания – революционные! Они – всех важнее!.. Потом... Когда ж это было?.. Кажется, во время трансарктического перелёта дирижабля «Граф Цеппелин»... Я подался в экспедицию на «Малыгине»...
– Иван Дмитриевич, это было в тридцать первом. Тогда же на Земле Франца-Иосифа вы стали начальником полярной станции.
– Во даёшь, браток! – хлопнул меня по плечу собеседник. – Всё знаешь про товарища Папанина! В школе, небось, жизнь товарища Папанина изучал! Да-а, на той самой Земле Франца-Иосифа, бывало, смотрю, как моржи плывут на льдинах, и думаю: «Моржи плавают – значит, может дрейфовать на льдине и человек...»
– И всё-таки: как вы, не имея никакой конкретной специальности, кроме специальности «руководителя», оказались во главе такой важной научной экспедиции, как «СП-1»? Ведь под вашим началом были не дилетанты, а профессионалы – гидролог Ширшов, магнитолог Фёдоров, радист Кренкель...
Тут Папанин глянул на меня как-то особенно гордо:
– А у меня была главная специальность: большевик! И товарищ Сталин мне доверял! Иосиф Виссарионович знал: я не подведу, не допущу на льдине никаких политических «шатаний», никаких «уклонов» – ни «правых», ни «левых»... Не скрою, было трудно, ведь средь нас находился и беспартийный, Кренкель.
– В неписанной табели о рангах Кренкель – коротковолновик мира №1!
– Неважно. Беспартийный, да к тому ж – немец. А немец, браток, он немец и есть! И когда я проводил на льдине партсобрания, Кренкеля из палатки выставлял. Вопросы мы решали там серьёзные, и время было тоже серьёзным – 1937-й. А потом решения наших партсобраний срочно передавали в Москву, в ЦК.
– Каким образом?
– По радио, через Кренкеля.
***
РАЗГОВОР получился долгим, я ж с утра не имел во рту ни крошки. А тут ещё из кухни донеслись ароматные запахи. В общем, невольно сглотнул слюну. Заметив это, Папанин протянул кувшин с клюквенным морсом:
– Попей, браток. Замечательное питьё – не то что водка. Ненавижу водку эту проклятую! Что она с людьми делает!.. Поехал как-то с Шолоховым на охоту. Двух часов не прошло – Шолохов пьян, егери пьяны, собаки пьяны, поговорить не с кем!.. Ой, Шолохов, Шолохов... Стрижёт, понимаешь, купоны со своего «Тихого Дона»...
Сказать ему – мол, ну а вы-то сами, Иван Дмитриевич, разве не «стрижёте»? – духа у меня не хватило...
***
В ТУ ПОРУ было ему семьдесят три (моложе меня нынешнего аж на семнадцать лет), но выглядел уже почти полной развалиной. Однако упрямо продолжал занимать несколько весьма важных должностей: руководил всеми морскими и океанскими экспедициями Академии наук СССР, возглавлял Институт биологии внутренних вод, а также – Московский филиал Географического общества СССР, оставался действующим контр-адмиралом. (За три часа нашего разговора несколько раз возвращался к этой теме. Бил себя в грудь: «Клянусь, браток, в отставку не уйду до гроба!»).
Тут к крыльцу подкатила чёрная «Волга», из которой выскользнул молодой клерк в декроновом костюме, с красной папкой в руке, взбежал на веранду:
– Иван Дмитриевич, пожалуйста, подпишите.
– Опять ты со своими бумагами, – отмахнулся от посетителя мой собеседник, – ну, ладно, давай ручку...
Поставив закорючки на нескольких листах, Папанин сказал ему строго:
– Продолжайте работать со всей партийной ответственностью. Как-нибудь к вам выберусь, проверю...
Когда «Волга» скрылась в аллее, Папанин вздохнул:
– Это мой референт, из моего Института, который находится, браток, отсюда далеко, в Борках. Раз в неделю привозят мне приказы на подпись... Ни хрена без меня сделать не могут...
– Почему же, Иван Дмитриевич?
– Да понимаешь, браток, любой из них в приёмной министра неделю сидеть будет, а я в пять минут пройду хоть к самому Косыгину...
Тут у веранды замер грузовик, и завхоз поместья, женщина с суровым взглядом и, видать, крутым характером, подала хозяину на подпись накладные. Она отправлялась в Москву, за продуктами, и, пока Папанин ставил свои закорючки, поясняла: муки – столько-то, мяса – столько-то, рыбы – столько-то...
Потом я его фотографировал, но Папанин пожелал, чтоб в газете был непременно официальный снимок, где он – в фуражке, мундире, при всех регалиях. Вместе со мной разглядывал свое «парадное» изображение, комментируя:
– Смотри, браток, две Золотые Звезды! Семь орденов Ленина! Первый – за льдину, второй – за пятьдесят лет, третий – за шестьдесят, четвёртый – за семьдесят, а за что же ещё три?..
Решив фотокарточку подписать, задумался:
– Браток, а как правильно: «Дорогому ЛёвЕ или ЛёвИ»?..
На прощание заговорщицки шепнул:
– Хочешь, браток, покажу полярный сувенир?
И принёс из комнаты что-то желтоватое, вроде засушенного корня, с мохнатой метёлочкой на конце...
– Что это? – осторожно взял я корень в руку.
– Хрен моржовый! – Хохотнул Папанин, – Настоящий! И у меня, браток, с ентим делом полный порядок! Видать, пиявки помогают!..
Лев СИДОРОВСКИЙ
Тот самый снимок.

Следующая запись: Где-то попалось удивлённое, но убеждённое: кто же любит тех, с кем просто... Я люблю. Очень. Люблю, ...
Лучшие публикации