Здесь выдают
ставки
ставки

ИНТЕНДАНТЫ В НОЧИ.
В пору моего детства большинство мужчин были
военными. Они только что разгромили сильнейшую в мире армию, и жилось
среди них надежно.
Мы легко разбирались в родах войск, званиях и наградах. Наивысшим
авторитетом пользовались, понятное дело, летчики и моряки, за ними –
танкисты, артиллеристы, пехота, железнодорожные войска, медицинская
служба… Энкавэдэшников не любили. Их не любили все. Даже в переполненном
автобусе к офицеру в синей фуражке не прикасался никто, и рядом с ним
всегда оставалось незанятое пространство – поле несовместимости. Были
еще белопогонники, то есть интенданты. Они носили узкие серебристые
погоны. К интендантам мы не относились никак, словно не замечали.
В те же времена в бане слышал рассказ некоего фронтовика о том, как в
сорок первом он был на сутки откомандирован с передовой в Москву. И
когда ночью шел через центр затемненного города, распахнулись вдруг
двери знаменитого ресторана, ударил свет и на улицу вывалилась
подвыпившая компания: интендант с группой штатских.
– Эй, фронтовичок, – говорят, – что ж вы Ржев сдали?
Вероятно, слушал я невнимательно, потому что самое интересное в бане –
следы ранений: вот пуля, а вот – осколок, синяя сыпь – пороховой ожог,
изуродованные ладони и лицо – горел в танке.
Спустя лет десять я попал в один славный дом. Славен он был недавно
ушедшим хозяином: близкие еще вспоминали о похоронах, а по вечерам
заходили его друзья – без предупреждения, как прежде. Мы, подростки,
были заняты своей легкомысленной дребеденью и мало интересовались жизнью
этих прекрасных людей. Отчасти – из-за присущего юности недоумия,
отчасти из-за того, что их тогда оставалось еще немало.
Это были поэты-фронтовики. Люди странной породы, сочетавшие в себе
качества, которые при обычном порядке вещей в одном человеке не
умещаются. А уж как их любили женщины! Впрочем, мужчины никогда не
бывают так дороги, как после войны. И чем кровопролитнее война, тем
мужчины дороже.
Этих драгоценных людей слушать бы да слушать, внимая каждому слову, а
нам – не до них. К счастью, несколько слов, влетевших мне в одно ухо,
из другого не вылетели. Дело касалось известного поэта-песенника,
который во время войны прилетел с фронта в Москву для встречи с не менее
известным композитором. Понятно, что встреча эта случилась не по своей
воле, а по благословению главнокомандующего, приказавшего в кратчайший
срок написать очень хорошую песню, после чего немедленно отбыть к местам
постоянного несения службы, то есть одному – в армейскую газету,
другому – в выездную музыкальную бригаду.
Работали они в гостинице «Москва», работали круглосуточно. И вот на
этаже поселяется интендант, пригнавший из Ташкента вагон не помню чего.
Этот интендант, вернувшись ночью из ресторана, слышит звуки рояля и
требует прекратить музыку. Требует сначала у горничной. Горничная по
мере сил разъясняет ситуацию и призывает интенданта послушать: ей
нравится песня о солдатах и соловьях. Однако интендант продолжает
настаивать, стучит в дверь, дверь открывается.
– Вы знаете, кто я?! – кричит он. – Я сопровождаю вагон, а вы, вместо того чтобы помогать фронту, занимаетесь ерундистикой.
Поэт отвечает ему совсем не песенными словами, и дверь захлопывается.
Тогда интендант уходит в свой номер и начинает сочинять жалобы. Жалобы
эти долго еще будут плутать по коридорам высоких инстанций, а композитор
с поэтом, сдав песню в Радиокомитет, разъедутся к местам дислокации.
И вдруг я вспомнил, что когда-то очень давно мне уже доводилось слышать нечто об интендантах, возникавших в ночи.
К моменту, когда рассказывалось это предание, интендантство как
особый род войск было упразднено, да и само слово исчезло из обихода.
Кроме того, без сомнения, и среди белопогонников было немало достойных, а
может, и героических людей. Дело тут не в цвете погон, а в особом
внутреннем устроении человека, напоминающем тараканье.
…Святки. Первый день. Сидим в келье Троице-Сергиевой Лавры. Один –
ездил в тюрьму, поздравлял с Рождеством заключенных, другой – служил в
интернате для слепоглухонемых, третий – только что из Чечни, где крестил
воинов… Четвертый – звонит из Антарктиды: там у нас храм, и наш
приятель в дальней командировке. Ближе к полуночи меня разыскивает по
телефону знатный чиновник. Некогда я освящал ему загородную усадьбу и
автомобиль. Поздравляет с праздником, говорит, что видел богослужение по
телевизору, но понравилось ему далеко не все. И начинает журить:
дескать, тут вы не боретесь, тут не доделываете, это – из рук вон, а то –
вообще никуда…
-------------------
Священник Ярослав Шипов. “Райские хутора и другие рассказы”
В пору моего детства большинство мужчин были
военными. Они только что разгромили сильнейшую в мире армию, и жилось
среди них надежно.
Мы легко разбирались в родах войск, званиях и наградах. Наивысшим
авторитетом пользовались, понятное дело, летчики и моряки, за ними –
танкисты, артиллеристы, пехота, железнодорожные войска, медицинская
служба… Энкавэдэшников не любили. Их не любили все. Даже в переполненном
автобусе к офицеру в синей фуражке не прикасался никто, и рядом с ним
всегда оставалось незанятое пространство – поле несовместимости. Были
еще белопогонники, то есть интенданты. Они носили узкие серебристые
погоны. К интендантам мы не относились никак, словно не замечали.
В те же времена в бане слышал рассказ некоего фронтовика о том, как в
сорок первом он был на сутки откомандирован с передовой в Москву. И
когда ночью шел через центр затемненного города, распахнулись вдруг
двери знаменитого ресторана, ударил свет и на улицу вывалилась
подвыпившая компания: интендант с группой штатских.
– Эй, фронтовичок, – говорят, – что ж вы Ржев сдали?
Вероятно, слушал я невнимательно, потому что самое интересное в бане –
следы ранений: вот пуля, а вот – осколок, синяя сыпь – пороховой ожог,
изуродованные ладони и лицо – горел в танке.
Спустя лет десять я попал в один славный дом. Славен он был недавно
ушедшим хозяином: близкие еще вспоминали о похоронах, а по вечерам
заходили его друзья – без предупреждения, как прежде. Мы, подростки,
были заняты своей легкомысленной дребеденью и мало интересовались жизнью
этих прекрасных людей. Отчасти – из-за присущего юности недоумия,
отчасти из-за того, что их тогда оставалось еще немало.
Это были поэты-фронтовики. Люди странной породы, сочетавшие в себе
качества, которые при обычном порядке вещей в одном человеке не
умещаются. А уж как их любили женщины! Впрочем, мужчины никогда не
бывают так дороги, как после войны. И чем кровопролитнее война, тем
мужчины дороже.
Этих драгоценных людей слушать бы да слушать, внимая каждому слову, а
нам – не до них. К счастью, несколько слов, влетевших мне в одно ухо,
из другого не вылетели. Дело касалось известного поэта-песенника,
который во время войны прилетел с фронта в Москву для встречи с не менее
известным композитором. Понятно, что встреча эта случилась не по своей
воле, а по благословению главнокомандующего, приказавшего в кратчайший
срок написать очень хорошую песню, после чего немедленно отбыть к местам
постоянного несения службы, то есть одному – в армейскую газету,
другому – в выездную музыкальную бригаду.
Работали они в гостинице «Москва», работали круглосуточно. И вот на
этаже поселяется интендант, пригнавший из Ташкента вагон не помню чего.
Этот интендант, вернувшись ночью из ресторана, слышит звуки рояля и
требует прекратить музыку. Требует сначала у горничной. Горничная по
мере сил разъясняет ситуацию и призывает интенданта послушать: ей
нравится песня о солдатах и соловьях. Однако интендант продолжает
настаивать, стучит в дверь, дверь открывается.
– Вы знаете, кто я?! – кричит он. – Я сопровождаю вагон, а вы, вместо того чтобы помогать фронту, занимаетесь ерундистикой.
Поэт отвечает ему совсем не песенными словами, и дверь захлопывается.
Тогда интендант уходит в свой номер и начинает сочинять жалобы. Жалобы
эти долго еще будут плутать по коридорам высоких инстанций, а композитор
с поэтом, сдав песню в Радиокомитет, разъедутся к местам дислокации.
И вдруг я вспомнил, что когда-то очень давно мне уже доводилось слышать нечто об интендантах, возникавших в ночи.
К моменту, когда рассказывалось это предание, интендантство как
особый род войск было упразднено, да и само слово исчезло из обихода.
Кроме того, без сомнения, и среди белопогонников было немало достойных, а
может, и героических людей. Дело тут не в цвете погон, а в особом
внутреннем устроении человека, напоминающем тараканье.
…Святки. Первый день. Сидим в келье Троице-Сергиевой Лавры. Один –
ездил в тюрьму, поздравлял с Рождеством заключенных, другой – служил в
интернате для слепоглухонемых, третий – только что из Чечни, где крестил
воинов… Четвертый – звонит из Антарктиды: там у нас храм, и наш
приятель в дальней командировке. Ближе к полуночи меня разыскивает по
телефону знатный чиновник. Некогда я освящал ему загородную усадьбу и
автомобиль. Поздравляет с праздником, говорит, что видел богослужение по
телевизору, но понравилось ему далеко не все. И начинает журить:
дескать, тут вы не боретесь, тут не доделываете, это – из рук вон, а то –
вообще никуда…
-------------------
Священник Ярослав Шипов. “Райские хутора и другие рассказы”

Следующая запись: Мы ушли к маме. В середине двадцатого века в маленьких деревнях не было школ. Дети ходили пешком в ...
Лучшие публикации