Мы в социальных сетях:

О нас | Помощь | Реклама

© 2008-2024 Фотострана

Реклама
Получить
Поделитесь записью с друзьями
Всё будет хорошо!
МАТЬ
- Киса-киса, - звала бабка Пелагея, - куда же ты опять запропастилась? Маленькая сухонькая старушка в белом платочке стояла на деревянном крылечке с тремя покосившимися ступенями и глядела окрест. Её дом на окраине села был самым обветшалым. Редко где проглядывала ещё не до конца облупившаяся зелёная краска, крошился и просел фундамент, покосились оконные рамы. Внук - сын покойной дочки, как наведывался - всё предлагал ремонт сделать.
Как-то рабочих привёз, в день крышу починили, крылечко подремонтировали, но Пелагея просила больше не затеваться. Уж больно ей утомительно всё это было. "Дай мне, внучек, спокойно дожить, как есть", - просила. Он возражал, заботясь о бабке, в город к себе звал. У него в районе дом большой, места всем хватит. И жена его - Настёна, добрейшая душа. Но не могла Пелагея уехать: "А как Фёдор вернётся? Я же обещала дождаться".
Фёдор - это младшенький. Это её боль и горе. Трое деток было у Пелагеи. Старшенький Алёшка военным стал, да погиб на учениях, не успев жениться. Дочку Полину болезнь забрала. Но хоть замужем побывала, сыночка успела вырастить. А вот Федя рано пошёл по кривой дорожке. И в кого только такой горячий уродился? Драться начал, только ходить научился. Как что не по его - ревёт, аж зубами скрипит от злости, всё вокруг раскидает, ногами топает. Пелагея с ним и лаской, и ремнём. Ничего не помогало. А как подрос - подворовывать начал. Плакала мать: "В голодные годы ни одного колоска с поля не принесла. Вовек ничего чужого не брала. Был бы отец...". Но отца война проклятая не пощадила.
И понеслось: колония за колонией - для несовершеннолетних, общего, а потом и строгого режима. То кража, то разбой. А последний срок за убийство дали. Федя решительно отказывался. Никто ему не верил. А мать поверила. К следователю ходила. Тот выслушал: "Вы - мать, я понимаю, но факты говорят об обратном".
- Вот именно, я- мать, чувствую его, знаю. Не убивал он. Ищите.
Но никто не искал. Посадили её Федора на десять лет. С тех пор минуло уже ... дай Бог памяти, почти четверть века. "Мать, не убивал я. Ты верь мне. И дождись!" Просил прощения, сидя за решёткой в зале суда, и вытирал глаза крупной мужицкой ладонью, оставляя рубцы на сердце матери. Вот она и ждала. Разве могла уехать? А от сыночка ни единой весточки.
Сельчане жалели Пелагею: "Поезжай в город. Поживёшь королевой. Уж сколько тебе мучиться? Одна в селе за водой ходишь на другую улицу". Кто посмелее, в глаза говорили, что зря Федьку ждёт - сгинул уж давно где-то. Она не обижалась. Сердцем чувствовала, что живой.
Ждала и верила. Да вот этой зимой стал вдруг во сне приходить. Маленьким. Заберётся к ней на колени: "Мамка, согрей меня. Замёрз я". Обнимет, душа замрёт от счастья и ... просыпается. Страх закрался в сердце. Пошла к отцу Михаилу. "Сны - они от лукавого. Не бери в голову. Молись". И весь сказ...
- Киса-киса, Мурочка, - звала Пелагея и, устремив взгляд вдаль, осеклась на полуслове. "Федя", - выдохнула и побежала навстречу. Платок скинула, седые жидкие волосёнки растрепались. Плюшевый жакет расстегнула на ходу, длинная юбка путается в ногах. Добежала и упала на руки потрёпанного мужика с рюкзаком за плечами. "Сынок!", - обняла, чуть дыша. Торопливый шаг больных старых ног бегом и не назовёшь, но вместе с волнением лишил он Пелагею сил. Поднял Фёдор мать на руки, как ребёнка, и понёс в избу...
Смотрит она на седого, в глубоких морщинах, изнурённого очень пожилого человека с большими заскорузлыми руками в наколках и почерневшими ногтями, и совсем не узнаёт своего Феденьку. А мужчина улыбается, гостинцы, подарки из рюкзака достаёт: "Держи, мать", - и накидывает на плечи большую пуховую шаль и платок Павлово-Посадский из тонкой шерсти в диковинных узорах. Пелагея и так слаба глазами была, а тут от волнения вообще ничего не видит. Да слёзы, что годами копила, так и льются.
- Что ж это я сижу, глупая, - спохватилась и заметалась по избе. К соседям забежала радостью поделиться да попросила баньку затопить - Феденьке помыться. Соседи рады за Пелагею, но Федьку побаиваются. Вдруг опять за старое возьмётся. В селе спокойно сейчас, калитки от своих не закрывают, а чужие здесь не ходят.
В избе стол накрыла. Еда простая, деревенская. Картошка рассыпчатая с жаренным луком дымится в большой миске посередине стола. Капуста квашенная, огурчики и грибочки солёные. Сало толстое деревенское да графинчик самогонки - чистой, как слеза. Соседка дала, чтобы сыночка встретила честь по чести.
Федя свои гостинцы достаёт: колбаса копчёная, тушенка, сыр диковинный - круглый, что мяч, конфеты в ярких обёртках. Пелагея смотрит, счастью своему не верит. Дождалась своего архаровца, как в сердцах раньше звала.
- Ты надолго, сынок?
- Навсегда, мать. Отгулял я своё.
Хочет Пелагея расспросить, но понимает, что не надо торопить. Хотя и сам кругом виноват, но сердце матери любит и страдает. Чем бедовее, тем пуще за него душа болит.
Утром следующего дня Фёдор всё вокруг избы ходил, присматривался. А к обеду в город уехал. Молчит, говорит мало. Глядит на мать, улыбается.
А Пелагея никак Федьку не узнаёт. Вроде бы он, а вроде и нет. Вот до чего лиходейство да тюрьма человека доводят. Ему лет-то всего чуть более шестидесяти, а старик стариком.
Грузовик стройматериалов привёз. Весь двор завалил. "Дом будем ремонтировать. Забор новый поставим. Негоже в такой халупе доживать. Заживём, как короли", - и радуется.
- Что ты, мать, - Фёдор обнял старушку, - вот, смотри. Разволновался, аж руки затряслись, книжку трудовую показывает: "На стройке трудился. Верь мне. Я бы к тебе с ворованным не пришёл. Знал, что погонишь". Пелагея хоть и видит плохо, но разглядела и фамилию, и имя сынка.
Так и зажили. Соскучились руки у мужика по домашней работе. Только солнышко встанет, он во двор спешит. Раствор мешает, доски строгает, краску разводит. Работает ловко, да всё песни напевает. Как-то соскабливал старую краску с дома и кусочек в глаз попал. "Ёкарный бабай!", - зажмурившись, спустился с лестницы, - посмотри, мать".
Смотрела на работающего Фёдора и всё глубже осознавала необратимую потерю Пелагея. Леденящим страхом сковало душу и острое неподъёмное, необъяснимое ощущение вдруг навалившегося горя подкашивало ноги. А Фёдор дом покрасил и с фасада, что на улицу смотрит, лебедей нарисовал.
Пелагея обречённо покачала головой и, смахнув слезу, в церковь пошла.
- В своём ли уме, Пелагеюшка, - отец Михаил в изумлении поднял брови, - Федя-то твой на всё село стучит, раньше петухов встаёт.
- Чужой он. Федя мой ни песен не пел, ни кисть в руках не держал. А уж если что в глаз бы попало, то не "бабая" вспомнил, а всех чертей с матами собрал.
Заплакала старушка, да горько так: "Сразу его не признала".
- Может лихой человек у тебя живёт? В милицию позвонить?
- Может и лихой. Но ко мне с чистыми помыслами, с добротой. Родной сынок так не почитал. А Федю он знал. Хорошо знал. Всё ведает из самого детства. Я позабыла, а ему известно.
- Не мой. Нет Феди на этом свете. Поминай. Только ни одной душе. Считай, исповедалась тебе.
Дома чёрный платок надела. Кофту тёмную.
- Шибко пыльно у нас в белом ходить.
Пелагея понимала, что разговор неизбежен, но в глубине души боялась его. Страшно было расстаться с человеком, который хорошо знал её Фёдора. И сердцем чувствовала, что не просто так незваный гость появился в доме.
- Останься, разговор есть, - предложила как-то после обеда.
Фёдор догадался, о чём речь пойдёт. Мурка запрыгнула к нему колени. Не любила рук, а к Фёдору привязалась.
- Кто ты, мил-человек? Как звать тебя? И где сын мой похоронен?
Федя понурил голову, запустил пятерню в волосы, собрал их с силой в кулак, как оторвать хотел, затем вскинул вихры и смело посмотрел на Пелагею:
"Я, мать, друг сына твоего. Вместе разбойничали, в одной колонии срок отбывали, разом решили с прошлым порвать и поехали в Сибирь. Мечтал Фёдор деньги заработать и к тебе приехать чистым и не нищим. Работали за троих, копеечку к копеечке складывали. Мечтал он дом новый построить. Меня с собой звал. Мы с ним, как братья были, да и лицом схожи. А меня тоже Фёдором нарекли".
Пелагея слушала, подперев ладонью щёку, и покачивала головой.
- Чистым, - запало слово в душу, - значит, не до конца пропал. И мать помнил, не совсем отбился в своём лиходействе, - подумала. А вслух упрекнула, не сдержалась: "Долго, однако, вы добирались. То, что чистым домой хотел приехать - хорошо, а деньги и у нас можно было заработать. Голова его бедовая...Всегда думал наперекосяк. И не успел, не доехал...".
- Надорвался Фёдор. Как понял, что немного ему осталось, - продолжал гость, - придумал поменяться нам документами, жизнями, прошлым. Рассчитались мы с работой, деньги в один мешок сложили и поселились недалеко от Абакана. Вот тогда мне Федя и рассказал всё подробно и о тебе, мать, и о соседях. И всю свою жизнь, как на духу выложил. Там же и похоронил его этой зимой. К тебе долго добирался. Стрёмно было, но слово другу дал, что дом сделаю и тебя до последних дней не брошу... сыном вместо Федьки стану, - Фёдор прямо смотрел Пелагее в глаза.
- А у меня его отродясь не бывало, как и матери.
- Так не бывает. "Отродясь", как раз и была. Бобыль, значит.
- Ну а раз доля такая, иди, сын, продолжай работать. На ужин тесто поставлю. Любишь пирожки-то?
Фёдор подошёл, взяв за плечи, неловко поцеловал в морщинистую щёку.
"Маленькая, худенькая - в чём только такая большая душа помещается?", - подумал и шмыгнул носом. Предательски повлажнели глаза...
- Ты скажи мне, Фёдор мой не был..., - до чего же трудно давался вопрос, мучавший её всю жизнь, - убийцей?
- Всё едино грех, - но отлегла от сердца боль, что давила тяжелым валуном с тех пор, как вышла из зала суда. Сыну верила, но свидетельские показания внесли сомнение в душу. Оно терзало и не отпускало...
Так и коротали вместе дни старые, побитые жизнью Пелагея с Фёдором - мать и сын. Доживали свой век в тепле и покое в обновлённом доме и поминали архаровца Федьку, чтобы на том свете ему не было холодно от содеянных при жизни гнусных дел.
***
Выкапывать картошку, как обычно, приехал внук. Не удержался, сказал Пелагее: "Значит, когда я предлагал дом отремонтировать, ты отказывалась. Говорила, что не надо тебе".
Внук не понял, но промолчал. А сам подумал: "Бабка-то совсем стара стала.
Заговаривается".
Из сети.
МАТЬ.- Киса-киса, - звала бабка Пелагея, - куда же ты опять запропастилась? Маленькая сухонькая ...
Рейтинг записи:
5,5 - 36 отзывов
Нравится35
Поделитесь записью с друзьями
Наталья Наталья
Наверх