
Экстремалка
Даже не все её друзья знают, что когда-то Аня сидела в мастерских Эрмитажа и реставрировала картины. Что же заставило художника-реставратора замочить кисти, уйти из культурной Мекки и пуститься в опасное приключение?
...Я сидела на соревнованиях по мотокроссу – просто смотрела заезды, на которых выступали мои знакомые. Вдруг ко мне подошли организаторы и жалобно так попросили: «Аня, у нас тут непредвиденная пауза случилась. Покажи пока трюк, ну что тебе стоит?» Ну, надо так надо. Советское воспитание. Согласилась. Придумали так: я должна перелететь на мотоцикле через несколько машин. И вот захожу я на трюк... А скользко, мотоцикл без шипов, буксует, не разгонишься. Я пытаюсь сказать, что слишком рискованно. Но меня даже слушать не хотят: прыгай, и всё.
И вот я уже заезжаю на трамплин, чтобы прыгнуть, и чувствую, что разгона мне катастрофически не хватает, не долечу я! Продолжаю газовать, и надежда-то ещё теплится сейчас меня перекинет, должно перекинуть. Но тут мотоцикл рамой задевает край трамплина, трамплин подо мной проламывается, и сначала меня выбрасывает, а за мной мотоцикл.
Я падаю головой на ледяную землю так, что от удара шлем отлетает на несколько метров. И вот лежу, ничего сказать не могу. И вдруг из толпы потягивается рука, снимает у меня с шеи очки и исчезает. А я даже сказать не могу: «Эй, тело-то ещё не остыло!..»
Шея сломана. Но это врачи определили только на следующий день. Чувствую, что голова сама по себе живёт, туловище – само по себе… Сказала доктору. Меня посмотрели. Да, меланхолично констатировали, действительно с шеей плоховато, связка порвана, но ничего сейчас что-нибудь сделаем. Приходит медсестра с коробкой из-под обуви, вырезает боковину и по ходу акынствует: это будет ошейник. Берёт бинт, выдёргивает из моего матраса вату, обкладывает край картонки и перематывает бинтом. И потом водружает мне эту конструкцию на шею. И ничего. Такие были времена, начало нулевых, а что делать?
На самом деле я всем была очень благодарна, потому что в этом ошейнике моя голова хотя бы не падала, когда я подтягивалась, чтобы на утку сходить.
А когда вскоре мои знакомые пригласили меня посмотреть бои на ринге, я сняла этот ошейник, и все мужики, что там были, начали восхищаться: какая у вас, девушка, осанка красивая! А я сидела и думала: только не колыхните меня, а то моя голова сейчас на плечи упадёт...
Я не знаю, сколько у меня всего переломов, я не считаю. Когда кость ломается, в том месте нарастает костная мозоль, и больше она там не сломается уже никогда. Рядом может, а ровно на том самом месте – нет. Так что в принципе у меня теперь очень даже укреплённый скелет, как панцирь. Сплошная костная мозоль.
Чего мне не хватало, когда я пошла в каскадёры? Мозгов! Их и сейчас нет, и даже уже надежды нет, что появятся. Шутка. А если серьёзно… Мне не хватало, наверное, понимания родителей.
Родители часто совершают такую ошибку: то, что у них самих не получилось сделать, они пытаются реализовать с помощью своих отпрысков и не прислушиваются к тому, что хотят сами дети. А дети чаще-то всего всё про себя знают. Вот я ровно в четыре года знала, что сяду на мотоцикл и буду на нём ездить. И это будет моей работой. Конечно, тогда надо мной только хихикали, не принимали всерьёз. А зря.
Папы по полгода не было дома, он работал лесостроителем и прошёл пешком от Дальнего Востока до финской границы. Изучал лес. Чего он только не видел в тайге: заключённых, которые сбежали из тюрьмы, оторванные от цивилизации семьи, которые даже не знали, что война, та самая, Великая Отечественная, уже давно закончилась. У него было великолепное чувство юмора. Мы с ним в шахматы играли, когда зимой он приезжал домой.
В отсутствие папы моим разносторонним образованием занималась мама, по профессии врач-иммунолог. Она была очень похожа на Ирину Роднину и, когда мне было четыре года, решила сделать из меня фигуристку. А чтобы я гармонично развивалась, записала меня вдобавок в художественную школу, на гитару, фортепиано и хор.
В хоровом классе мы спелись с Машкой Хлоповой, родители которой тоже самоутверждались за счёт дочери и мечтали, что она будет великой певицей. Мы с ней на пару своими голосами забивали весь хор и всячески пользовались этим, когда хотели сорвать нудную репетицию. Но самым страшным были даже не репетиции, а концерты в Ленинградской филармонии, когда нас заставляли надевать белое жабо и бант!
Бант был последней каплей. Когда впервые мне пристегнули этот бант на полголовы, уже тогда у меня сделался невероятный внутренний напряг. Помню, стоим мы с Машкой в этих бантах как-то на концерте на последнем ряду на какой-то неустойчивой конструкции. Все а капелла завывают на латыни «Мизерере», а я на слове «мибекатто» щипаю Машку за попу, она даёт петуха, подпрыгивает, и весь задний ряд валится в яму. На этом моя карьера певицы была закончена.
Зато бабуля у меня была что надо. Помню, как однажды она подходит ко мне и говорит: «Ань, хочешь научиться стоять на руках?» «Хочу». – «Я сегодня смотрела передачу, сейчас научу. Ты вставай, а я ноги поймаю и буду придерживать». Я встаю к стенке вниз головой, она ловит ноги, а потом перекидывает их так, что я выхожу из стойки с захлёстом и ломаю пальцы на обеих ногах.
Лежу на полу и говорю: «Бабуля, очень больно, кажется, я сломала пальцы». «Ну, сломала так сломала, значит, сейчас поедем в травмпункт», ровным тоном констатирует бабуля. Там мне наложили два гипса сначала на одну ногу, потом на другую. И вот сижу я в коридоре и горюю: «Бабуль, а как же я на велосипеде теперь поеду с ребятами купаться?» Она: «Да очень просто, гипс тебе разве помешает? Не волнуйся, приспособишься». «А купаться как?» – «Я тебе полиэтиленовые пакетики накручу, и купайся, только глубоко не заходи, а то утонешь». Нормально? Абсолютно! А после купания мы на асфальте моими ногами чертили всякие рисунки. Очень красиво получалось.
Бабушка считала так: нужно знать законы улицы. Поэтому в четыре года она сдавала меня на воспитание пацанам, которым было по шестнадцать восемнадцать лет. Мы дружили, причём на равных. Летом ходили на железную дорогу и ложились под электричку. Я им говорила: «Вы идиоты».
Я тогда уже понимала, что у электрички может висеть какой-нибудь зацеп внизу и это дело опасное. Но мне сразу дали понять: если я этого не сделаю, больше эта компания меня с собой никуда не возьмёт. Это был закон: если ты с нами, значит, ты как все. Легла под электричку как миленькая.
В компании со мной никто не сюсюкался. В шесть лет я научилась курить, а в восемь лет меня поставили на учёт в детской комнате милиции за пьянку. Мы напились портвейна «Три семёрки», а один мальчик, сын начальника райкома, настучал папе. Слабак – сам выпивал вместе с нами, а потом сдал с потрохами.
Все эти вещи, я считаю, надо пройти в детстве, как прививки от болезней. После этого ты начинаешь уже считывать людей. Скажем, сразу улавливаешь, что от тебя скрывают. В музыкальной школе этому не научат.
В наших уличных драках у меня была своя стратегия – шахматы помогли. Они вообще многому меня научили. Первое, что ты делаешь, когда большой коллектив идёт против тебя, ты ищешь самого сильного. Все остальные как шавки. Если ты уложишь самого сильного, то остальные разбегутся.
В восемь лет я увлеклась лошадьми. После уроков переодевалась и три часа ехала на автобусе, а потом ещё прилично шла пешком, чтобы попасть на конюшню. Ни дня не пропускала, ничто меня не могло остановить. И вот там был один местный хулиган, полный дебил, который устраивал ребятам дедовщину пытался всех держать под контролем.
Однажды я не выдержала, отказалась делать, что он приказал. Поняла, что лучше сдохну, но не позволю ему помыкать мной так же, как всеми. Это была уже точка кипения, я была готова биться с ним насмерть. Ну и побилась: он ломом сломал мне верхнюю челюсть. Правда, потом этот лом полетел в него... Закончилось это так: он сказал, что я дура, но больше со мной не связывался.
Что сказали родители? А что родители?.. Это было время, когда вся наша интеллигенция бухала. И мои родители тоже начали бухать от безысходности и от невосребованности, много-много было тогда причин. Не до меня им было.
Зато тогда же я впервые попала в самую гущу кинопроцесса. На нашей конюшне готовили лошадей для актёров, которые снимались в фильме «Д’Артаньян и три мушкетёра». Мне было всего одиннадцать, но мне доверяли лошадей, допускали на репетиции, тогда же я впервые выучила несколько каскадёрских трюков. Чуть позже я учила Александру Яковлеву ездить на лошади для фильма «Человек с бульвара Капуцинов». Тогда я даже и подумать не могла, что через несколько лет моя судьба сделает лихой зигзаг и я стану профессиональным каскадёром. А тогда...
Я провалила экзамены в медицинский институт. Нужно было учиться на подготовительном отделении и параллельно зарабатывать на хлеб насущный. Тут меня и занесло в художники-реставраторы.
В мастерские при Эрмитаже меня взяли совершенно случайно. И я прекрасно понимаю, что тогда меня готовы были удушить сотни студентов, которые годами готовились к этому конкурсу, а я, наглая рожа, припёрлась туда же, не закончив даже художественную школу, и взяли именно меня. Причём надо учесть, что в детстве мама водила меня на рисование буквально за руку чтобы я никуда не сбежала и пришла по адресу. Но однажды педагог ей сказал: «Ане не надо учиться, пусть сама рисует. Если будут вопросы, я отвечу». Он был прав: как только я бросила художественную школу и меня перестали заставлять, я начала рисовать, и с таким удовольствием!
На экзамене тогда нужно было нарисовать эскиз. В приёмной комиссии сидели великие дядьки, мэтры: один из них в своё время восстанавливал «Данаю» Рембрандта, когда её облил кислотой и изрезал ножом один псих. Дали карандаш, лист бумаги и сказали: рисуйте что хотите. Ну, что может нарисовать человек-наглая-рожа, который ничего не заканчивал? Я повторила рисунок Микеланджело. У него есть такой набросок – эскиз в карандаше, где мужчина сидит к зрителю спиной, спина сплошные мышцы.
Я нарисовала и пошла тусоваться со всеми на улицу. Стою, слушаю, о чём говорят «ботаники», и ужасаюсь куда я попала, может, дворником лучше пойти устроиться? Но взяли в конечном итоге как раз меня. Почему меня? Уже позже один из тех мэтров признался: «Первый раз в жизни увидел, как человек рисует от точки». А я на тот момент рисовала так: ставила точку, и дальше всё вырисовывалось само, как будто я обводила уже готовый, но только мне видимый рисунок. Обычно-то все делают ровно наоборот...
После конкурса нам сразу же доверили реставрировать шедевры само собой, под бдительным руководством маститых художников-реставраторов. Трезвенников, скажем прямо, среди них было мало. А что делать, когда у тебя вечно под рукой спирт, мёд и осетрина – всё то, что используется в реставрации? Не знали? Из сушёной осетрины делают клей, мёд добавляют в краски, потому что должны быть только натуральные ингредиенты. А спирт выдавался хоть и технический, но художники научились его очищать белком от яйца: белок берёт на себя всю химию, становится резиновый, его выкидываешь, а спирт можно пить. Вот тоже была школа жизни!
Между прочим, тогда у меня как у сотрудника музея был доступ к «секретной» царской библиотеке. Знаете, как хранились эти бесценные издания, как вообще хранились тогда картины в запасниках?
В затхлом подвале стояли обгрызенные крысами и мышами деревянные стеллажи, туда и были, как какая-нибудь туалетная бумага, заткнуты эти шедевры. Всё это можно было брать, смотреть, читать. Вынести было проще простого. Я думаю, тогда оттуда много чего было вынесено... несунами. Кстати, коты в то время числились на официальных ставках. По-моему, их было штук двенадцать, и у каждого был свой участок, на котором он и ловил мышей.
Недолго я продержалась в реставрационных мастерских. Просто темперамент не давал долго усидеть над картиной. Каждые двадцать минут мне надо было встать и что-то такое сделать... Обычно я пинала со всей силы груз, который держал картину, чтобы все дедушки-реставраторы наконец проснулись работнички были ещё те. Когда я уходила оттуда, мой наставник очень переживал, говорил, что хотел взять меня в ученики. Я объяснила ему без обиняков: «Мне двадцать, и мне столько всего ещё в жизни хочется попробовать!»
К тому же начались весёлые 90-е. Чего я тогда только не делала! Даже водителем фуры одно время подрабатывала перевозила бананы и телевизоры из Питера в Москву. Нужны были деньги. Чтобы наконец профессионально заняться тем, о чём мечтала с четырёх лет. Гонками на мотоциклах.
Но до этого, чтобы отточить свою реакцию, пошла в секцию бокса. В нашем клубе не было девушек, поэтому в спарринге я дралась с мужиками. Думаете, мужику трудно ударить женщину? Глупость! Это спорт, вышел на ринг борись, иначе ты не боец. Вот где нет предрассудков. И верность пословицы: за одного битого двух небитых дают, испытала на себе. Мне это очень пригодилось, когда занялась не просто любительскими гонками на мотоцикле, а стала участвовать в чемпионатах, когда приходилось каждым своим выступлением доказывать, что имею на это полное право.
Хоть на дворе и двадцать первый век, но женщина в мотокроссах до сих пор для мужиков кость в горле. В сто раз хуже, чем женщина в космосе, уж поверьте мне! И приходится быть на три головы выше мужиков, чтобы просто допустили к соревнованиям. При этом никакая я не феминистка, нет у меня цели доказать, что я круче мужика. Если с кем и борюсь, то только с собой и со своими страхами.
Как я записалась в каскадёры? Опять дело случая. Кто-то из киношников увидел меня на соревнованиях по мотокроссу. Это было в конце 90-х. И предложил: «Аня, а давай ты у нас будешь в кадре возить на мотоцикле актёра, который играет наёмного убийцу?» Ну, я сдуру и согласилась.
Я же не знала, что в актёре два метра роста и 140 кг живого веса. А отступать уже некуда. И вот везу я его на очередное убийство, всё по сценарию! – но неожиданно мотоцикл заваливается и падает мне на ногу вместе со стасорокакилограммовой тушей. Я актёру говорю: «Слезай, у меня нога сломана». А он даже не торопится. Потом оправдывался: «А я не думал, что человек, у которого сломана нога, может так спокойно разговаривать». А что, я орать должна была?
И снова гипс. Но и в этом гипсе приходилось работать. Я приезжала, снимала гипс, отрабатывала смену, а после съёмок снова надевала гипс и ковыляла домой. Я и на соревнования по мотокроссу в гипсе ходила. Не смейтесь, сама не участвовала болела за знакомых ребят. Но и там не обошлось без приключений. Рядом с треком была насыпь высокая, с неё был отлично виден трек, к тому же на склонах росла малина ну кто откажется от такого козырного места? Я туда и полезла. И вот в какой-то момент решила полакомиться ягодой. Всего-то и нужно было сделать шаг вниз. Я и сделала. Но не с той ноги. Выставила вперёд сломанную ногу забыла, что она в гипсе и не гнётся. И со свистом, на пятой точке полетела с верхотуры по колючкам вниз. Соревнования уже никто не смотрел, весь стадион ухахатывался надо мной. А я по дороге, пока катилась, муравейник зацепила с большими муравьями. Они залезли под гипс и стали кусать ногу. Я кричу: «Несите пилу срочно!» А все молчат и смотрят на меня. Думали, что я вторую ногу сломала и головой ещё тронулась. Но потом нашли-таки мне пьяного вдрабадан рабочего с бензопилой. Правда, когда я внимательно посмотрела на него, решила: пусть лучше муравьи меня искусают, чем я без ноги останусь.
А в 98-м году я переехала в Москву, и ребята, знакомые каскадёры, предложили уже официально вступить в ассоциацию каскадёров. У меня появилась регулярная работа и, самое главное, страховка, которая в случае чего покрывала расходы на операции и лечение.
Только не надо думать, что каскадёры – это авантюристы и у них напрочь отсутствует инстинкт самосохранения. Просто мы… очень наглые. Пытаемся постоянно без очереди прорваться к Богу. Каждый раз, расталкивая всех локтями, мы прибегаем к нему, а тут нам и говорят: «Минуточку, в очередь, пожалуйста, а ну-ка, кыш-кыш-кыш, сегодня не вы». Сорвалось…
Чем так затягивает хождение по острому лезвию? Ко многим человеческим слабостям начинаешь относиться по-другому. Ты больше прощаешь. Тебе кто-то не позвонил, е написал, не поздравил, не принёс, не купил или не сказал сюси-пуси? Даже париться не будешь. Потому что, когда постоянно сталкиваешься с потерями близких друзей, прекрасно понимаешь, что по сравнению с человеческой жизнью всё это полная ерунда.
Помните, как герой Джима Керри просит: «Господи, дай мне знак! Господи, дай знак!» И чем это заканчивается? Перед ним висит знак: «Ремонт дороги», он его видит, но всё равно едет и в него врезается. В нашей работе нет примет, но есть опыт. Поэтому, если тебе кто-то говорит: вот здесь ещё коробочку лишнюю подложите, ты посылаешь его подальше, но коробочку подкладываешь. Потому что кто-то хочет тебя предупредить, подаёт тот самый знак. И во время трюка твоя рука или нога обязательно попадут на эту самую коробку, и она спасёт тебя от перелома. Мы прислушиваемся к таким знакам. Не бывает в жизни ничего просто так.
У нашего постановщика трюков Воробья была колоссальная история. Он собирался делать трюк на машине. И вдруг говорит: «Ребята, укрепите дополнительно аккумулятор». Его отговаривают: «Да чего его привязывать, всё и так надёжно!» Воробей делает трюк, после этого все к нему подбегают и видят: он сидит в кресле, а в руках у него аккумулятор. Воробей сделал несколько переворотов, капот выбило, аккумулятор вылетел, пробил лобовое стекло, и Воробей его поймал. Чудо, что остался жив.
Я несколько раз была «на грани». Фиксировали клиническую смерть. Могу сказать, что там там хочется остаться. Особенно это искушает, когда у тебя очень сильная боль, и ты готов на всё, лишь бы она прекратилась. Иногда начинаешь видеть всё вокруг как бы сверху как люди вокруг тебя суетятся, бегают, пытаются откачать. Если тебе вводят наркоз – это можно списать на галлюцинации, а если нет? Ну вот как объяснить?..
Ты лежишь в палате и видишь, как заходит подобие смерти, садится к тебе на кровать, и ты с этим нечто разговариваешь. Какая ещё коса? На самом деле смерть похожа на бездну. Что-то вроде капюшона или покрывала есть, это правда. Но под этим капюшоном – там вселенная! Ты заглядываешь, и тебя как будто засасывает. Я даже с ней попробовала поболтать о том о сём, а потом спросила: «Что там?» Она ответила: «Можешь остаться, а можешь пойти. Давай решай!» Я посмеялась. А она опять: «Что, пойдём?» – «А что там у вас?» – «Да как расскажешь? Только если ты сама вспомнишь, как там было». Я: «Башка отбита, ничего не могу вспомнить. Покажи!» А она мне: «Я не могу тебе показать, но ты уже не вернёшься оттуда. А если вернёшься, то в другом теле». «Ну, тогда я ещё здесь покопчусь». И тогда она вдруг произнесла: «А я вообще не к тебе пришла». Встала и уселась на кровать к соседке по палате старушке. И на утро старушка умерла. Я не мистик. Просто мне кажется, что это проявление чего-то, в чём мы, люди, пока не можем до конца разобраться. Пока не можем.
Но с тех пор я перестала бояться смерти. Как ни крути, рано или поздно умрут все. Просто откуда возникает страх? Есть вилла, яхта, самолёт жалко это терять! А по мне, смерть – это следующий этап. Дальше будет другая жизнь. Либо ты отправляешься в другие миры и плоскости, либо остаёшься здесь и шастаешь, как дух, нервы всем треплешь, либо ты рождаешься на земле снова. Причём решение принимаешь ты. Ты сам себя тестируешь, по совести, и сам для себя определяешь место, которое заслужил.
«Если бы у меня была возможность что-то сказать каждому человеку на планете, я бы сказала: "Цените то, что имеете"»
Как мужчины реагируют на мою работу? Чаще всего сбегают. Вы не поверите, но от меня сбегают даже маньяки…
Однажды иду в гости к приятелю, а он жил тогда в высотке на Котельнической набережной. Захожу в лифт, и за мной увивается нарядный такой дядечка в длинном кожаном плаще и кожаной шляпе. Только мы стали подниматься на лифте, как он нажимает на кнопку «стоп» и опа! распахивает плащ. Я обрадовалась, говорю ему: «Ба! Да вы настоящий маньяк!» И тут он так пугается, что в панике судорожно начинает нажимать на все кнопки подряд и, в конце концов, выскакивает из лифта, как ошпаренный...
Только не говорите, что я сильная женщина! Потому что сильная это кто? Кто тяжести поднимает? Я не участвую в таких рейтингах. Если человек живёт, значит, уже не слабак. Только представьте, именно вы обогнали 250 миллионов сперматозоидов и проникли в яйцеклетку. Вы родились на свет – уже поэтому вы победитель. А слабый, сильный…
Есть такие мужчины, которые опекают во всём жён, не разрешают им работать. Считается, что они – сильные. А на самом деле всё ровно наоборот. Это не забота, это собственничество, страх потерять близкого человека: а вдруг она пойдёт на работу, деньги начнёт зарабатывать, найдёт себе другого?..
Все мои желания сбываются. В чём секрет? Я наконец-то научилась их воплощать. Самое главное – это правильно их сформулировать. Вот у меня очередной бзик хочу научиться летать на самолёте. И научусь, ничуть в этом не сомневаюсь. Это мой принцип: хочешь попробовать – пробуй, не мечтай, а делай. Для меня смысл жизни в том, чтобы жить на полную катушку, ни в чём себя не ограничивая. Причём не откладывая на потом, а здесь и сейчас. Потому что завтра у тебя может не быть.
Даже не все её друзья знают, что когда-то Аня сидела в мастерских Эрмитажа и реставрировала картины. Что же заставило художника-реставратора замочить кисти, уйти из культурной Мекки и пуститься в опасное приключение?
...Я сидела на соревнованиях по мотокроссу – просто смотрела заезды, на которых выступали мои знакомые. Вдруг ко мне подошли организаторы и жалобно так попросили: «Аня, у нас тут непредвиденная пауза случилась. Покажи пока трюк, ну что тебе стоит?» Ну, надо так надо. Советское воспитание. Согласилась. Придумали так: я должна перелететь на мотоцикле через несколько машин. И вот захожу я на трюк... А скользко, мотоцикл без шипов, буксует, не разгонишься. Я пытаюсь сказать, что слишком рискованно. Но меня даже слушать не хотят: прыгай, и всё.
И вот я уже заезжаю на трамплин, чтобы прыгнуть, и чувствую, что разгона мне катастрофически не хватает, не долечу я! Продолжаю газовать, и надежда-то ещё теплится сейчас меня перекинет, должно перекинуть. Но тут мотоцикл рамой задевает край трамплина, трамплин подо мной проламывается, и сначала меня выбрасывает, а за мной мотоцикл.
Я падаю головой на ледяную землю так, что от удара шлем отлетает на несколько метров. И вот лежу, ничего сказать не могу. И вдруг из толпы потягивается рука, снимает у меня с шеи очки и исчезает. А я даже сказать не могу: «Эй, тело-то ещё не остыло!..»
Шея сломана. Но это врачи определили только на следующий день. Чувствую, что голова сама по себе живёт, туловище – само по себе… Сказала доктору. Меня посмотрели. Да, меланхолично констатировали, действительно с шеей плоховато, связка порвана, но ничего сейчас что-нибудь сделаем. Приходит медсестра с коробкой из-под обуви, вырезает боковину и по ходу акынствует: это будет ошейник. Берёт бинт, выдёргивает из моего матраса вату, обкладывает край картонки и перематывает бинтом. И потом водружает мне эту конструкцию на шею. И ничего. Такие были времена, начало нулевых, а что делать?
На самом деле я всем была очень благодарна, потому что в этом ошейнике моя голова хотя бы не падала, когда я подтягивалась, чтобы на утку сходить.
А когда вскоре мои знакомые пригласили меня посмотреть бои на ринге, я сняла этот ошейник, и все мужики, что там были, начали восхищаться: какая у вас, девушка, осанка красивая! А я сидела и думала: только не колыхните меня, а то моя голова сейчас на плечи упадёт...
Я не знаю, сколько у меня всего переломов, я не считаю. Когда кость ломается, в том месте нарастает костная мозоль, и больше она там не сломается уже никогда. Рядом может, а ровно на том самом месте – нет. Так что в принципе у меня теперь очень даже укреплённый скелет, как панцирь. Сплошная костная мозоль.
Чего мне не хватало, когда я пошла в каскадёры? Мозгов! Их и сейчас нет, и даже уже надежды нет, что появятся. Шутка. А если серьёзно… Мне не хватало, наверное, понимания родителей.
Родители часто совершают такую ошибку: то, что у них самих не получилось сделать, они пытаются реализовать с помощью своих отпрысков и не прислушиваются к тому, что хотят сами дети. А дети чаще-то всего всё про себя знают. Вот я ровно в четыре года знала, что сяду на мотоцикл и буду на нём ездить. И это будет моей работой. Конечно, тогда надо мной только хихикали, не принимали всерьёз. А зря.
Папы по полгода не было дома, он работал лесостроителем и прошёл пешком от Дальнего Востока до финской границы. Изучал лес. Чего он только не видел в тайге: заключённых, которые сбежали из тюрьмы, оторванные от цивилизации семьи, которые даже не знали, что война, та самая, Великая Отечественная, уже давно закончилась. У него было великолепное чувство юмора. Мы с ним в шахматы играли, когда зимой он приезжал домой.
В отсутствие папы моим разносторонним образованием занималась мама, по профессии врач-иммунолог. Она была очень похожа на Ирину Роднину и, когда мне было четыре года, решила сделать из меня фигуристку. А чтобы я гармонично развивалась, записала меня вдобавок в художественную школу, на гитару, фортепиано и хор.
В хоровом классе мы спелись с Машкой Хлоповой, родители которой тоже самоутверждались за счёт дочери и мечтали, что она будет великой певицей. Мы с ней на пару своими голосами забивали весь хор и всячески пользовались этим, когда хотели сорвать нудную репетицию. Но самым страшным были даже не репетиции, а концерты в Ленинградской филармонии, когда нас заставляли надевать белое жабо и бант!
Бант был последней каплей. Когда впервые мне пристегнули этот бант на полголовы, уже тогда у меня сделался невероятный внутренний напряг. Помню, стоим мы с Машкой в этих бантах как-то на концерте на последнем ряду на какой-то неустойчивой конструкции. Все а капелла завывают на латыни «Мизерере», а я на слове «мибекатто» щипаю Машку за попу, она даёт петуха, подпрыгивает, и весь задний ряд валится в яму. На этом моя карьера певицы была закончена.
Зато бабуля у меня была что надо. Помню, как однажды она подходит ко мне и говорит: «Ань, хочешь научиться стоять на руках?» «Хочу». – «Я сегодня смотрела передачу, сейчас научу. Ты вставай, а я ноги поймаю и буду придерживать». Я встаю к стенке вниз головой, она ловит ноги, а потом перекидывает их так, что я выхожу из стойки с захлёстом и ломаю пальцы на обеих ногах.
Лежу на полу и говорю: «Бабуля, очень больно, кажется, я сломала пальцы». «Ну, сломала так сломала, значит, сейчас поедем в травмпункт», ровным тоном констатирует бабуля. Там мне наложили два гипса сначала на одну ногу, потом на другую. И вот сижу я в коридоре и горюю: «Бабуль, а как же я на велосипеде теперь поеду с ребятами купаться?» Она: «Да очень просто, гипс тебе разве помешает? Не волнуйся, приспособишься». «А купаться как?» – «Я тебе полиэтиленовые пакетики накручу, и купайся, только глубоко не заходи, а то утонешь». Нормально? Абсолютно! А после купания мы на асфальте моими ногами чертили всякие рисунки. Очень красиво получалось.
Бабушка считала так: нужно знать законы улицы. Поэтому в четыре года она сдавала меня на воспитание пацанам, которым было по шестнадцать восемнадцать лет. Мы дружили, причём на равных. Летом ходили на железную дорогу и ложились под электричку. Я им говорила: «Вы идиоты».
Я тогда уже понимала, что у электрички может висеть какой-нибудь зацеп внизу и это дело опасное. Но мне сразу дали понять: если я этого не сделаю, больше эта компания меня с собой никуда не возьмёт. Это был закон: если ты с нами, значит, ты как все. Легла под электричку как миленькая.
В компании со мной никто не сюсюкался. В шесть лет я научилась курить, а в восемь лет меня поставили на учёт в детской комнате милиции за пьянку. Мы напились портвейна «Три семёрки», а один мальчик, сын начальника райкома, настучал папе. Слабак – сам выпивал вместе с нами, а потом сдал с потрохами.
Все эти вещи, я считаю, надо пройти в детстве, как прививки от болезней. После этого ты начинаешь уже считывать людей. Скажем, сразу улавливаешь, что от тебя скрывают. В музыкальной школе этому не научат.
В наших уличных драках у меня была своя стратегия – шахматы помогли. Они вообще многому меня научили. Первое, что ты делаешь, когда большой коллектив идёт против тебя, ты ищешь самого сильного. Все остальные как шавки. Если ты уложишь самого сильного, то остальные разбегутся.
В восемь лет я увлеклась лошадьми. После уроков переодевалась и три часа ехала на автобусе, а потом ещё прилично шла пешком, чтобы попасть на конюшню. Ни дня не пропускала, ничто меня не могло остановить. И вот там был один местный хулиган, полный дебил, который устраивал ребятам дедовщину пытался всех держать под контролем.
Однажды я не выдержала, отказалась делать, что он приказал. Поняла, что лучше сдохну, но не позволю ему помыкать мной так же, как всеми. Это была уже точка кипения, я была готова биться с ним насмерть. Ну и побилась: он ломом сломал мне верхнюю челюсть. Правда, потом этот лом полетел в него... Закончилось это так: он сказал, что я дура, но больше со мной не связывался.
Что сказали родители? А что родители?.. Это было время, когда вся наша интеллигенция бухала. И мои родители тоже начали бухать от безысходности и от невосребованности, много-много было тогда причин. Не до меня им было.
Зато тогда же я впервые попала в самую гущу кинопроцесса. На нашей конюшне готовили лошадей для актёров, которые снимались в фильме «Д’Артаньян и три мушкетёра». Мне было всего одиннадцать, но мне доверяли лошадей, допускали на репетиции, тогда же я впервые выучила несколько каскадёрских трюков. Чуть позже я учила Александру Яковлеву ездить на лошади для фильма «Человек с бульвара Капуцинов». Тогда я даже и подумать не могла, что через несколько лет моя судьба сделает лихой зигзаг и я стану профессиональным каскадёром. А тогда...
Я провалила экзамены в медицинский институт. Нужно было учиться на подготовительном отделении и параллельно зарабатывать на хлеб насущный. Тут меня и занесло в художники-реставраторы.
В мастерские при Эрмитаже меня взяли совершенно случайно. И я прекрасно понимаю, что тогда меня готовы были удушить сотни студентов, которые годами готовились к этому конкурсу, а я, наглая рожа, припёрлась туда же, не закончив даже художественную школу, и взяли именно меня. Причём надо учесть, что в детстве мама водила меня на рисование буквально за руку чтобы я никуда не сбежала и пришла по адресу. Но однажды педагог ей сказал: «Ане не надо учиться, пусть сама рисует. Если будут вопросы, я отвечу». Он был прав: как только я бросила художественную школу и меня перестали заставлять, я начала рисовать, и с таким удовольствием!
На экзамене тогда нужно было нарисовать эскиз. В приёмной комиссии сидели великие дядьки, мэтры: один из них в своё время восстанавливал «Данаю» Рембрандта, когда её облил кислотой и изрезал ножом один псих. Дали карандаш, лист бумаги и сказали: рисуйте что хотите. Ну, что может нарисовать человек-наглая-рожа, который ничего не заканчивал? Я повторила рисунок Микеланджело. У него есть такой набросок – эскиз в карандаше, где мужчина сидит к зрителю спиной, спина сплошные мышцы.
Я нарисовала и пошла тусоваться со всеми на улицу. Стою, слушаю, о чём говорят «ботаники», и ужасаюсь куда я попала, может, дворником лучше пойти устроиться? Но взяли в конечном итоге как раз меня. Почему меня? Уже позже один из тех мэтров признался: «Первый раз в жизни увидел, как человек рисует от точки». А я на тот момент рисовала так: ставила точку, и дальше всё вырисовывалось само, как будто я обводила уже готовый, но только мне видимый рисунок. Обычно-то все делают ровно наоборот...
После конкурса нам сразу же доверили реставрировать шедевры само собой, под бдительным руководством маститых художников-реставраторов. Трезвенников, скажем прямо, среди них было мало. А что делать, когда у тебя вечно под рукой спирт, мёд и осетрина – всё то, что используется в реставрации? Не знали? Из сушёной осетрины делают клей, мёд добавляют в краски, потому что должны быть только натуральные ингредиенты. А спирт выдавался хоть и технический, но художники научились его очищать белком от яйца: белок берёт на себя всю химию, становится резиновый, его выкидываешь, а спирт можно пить. Вот тоже была школа жизни!
Между прочим, тогда у меня как у сотрудника музея был доступ к «секретной» царской библиотеке. Знаете, как хранились эти бесценные издания, как вообще хранились тогда картины в запасниках?
В затхлом подвале стояли обгрызенные крысами и мышами деревянные стеллажи, туда и были, как какая-нибудь туалетная бумага, заткнуты эти шедевры. Всё это можно было брать, смотреть, читать. Вынести было проще простого. Я думаю, тогда оттуда много чего было вынесено... несунами. Кстати, коты в то время числились на официальных ставках. По-моему, их было штук двенадцать, и у каждого был свой участок, на котором он и ловил мышей.
Недолго я продержалась в реставрационных мастерских. Просто темперамент не давал долго усидеть над картиной. Каждые двадцать минут мне надо было встать и что-то такое сделать... Обычно я пинала со всей силы груз, который держал картину, чтобы все дедушки-реставраторы наконец проснулись работнички были ещё те. Когда я уходила оттуда, мой наставник очень переживал, говорил, что хотел взять меня в ученики. Я объяснила ему без обиняков: «Мне двадцать, и мне столько всего ещё в жизни хочется попробовать!»
К тому же начались весёлые 90-е. Чего я тогда только не делала! Даже водителем фуры одно время подрабатывала перевозила бананы и телевизоры из Питера в Москву. Нужны были деньги. Чтобы наконец профессионально заняться тем, о чём мечтала с четырёх лет. Гонками на мотоциклах.
Но до этого, чтобы отточить свою реакцию, пошла в секцию бокса. В нашем клубе не было девушек, поэтому в спарринге я дралась с мужиками. Думаете, мужику трудно ударить женщину? Глупость! Это спорт, вышел на ринг борись, иначе ты не боец. Вот где нет предрассудков. И верность пословицы: за одного битого двух небитых дают, испытала на себе. Мне это очень пригодилось, когда занялась не просто любительскими гонками на мотоцикле, а стала участвовать в чемпионатах, когда приходилось каждым своим выступлением доказывать, что имею на это полное право.
Хоть на дворе и двадцать первый век, но женщина в мотокроссах до сих пор для мужиков кость в горле. В сто раз хуже, чем женщина в космосе, уж поверьте мне! И приходится быть на три головы выше мужиков, чтобы просто допустили к соревнованиям. При этом никакая я не феминистка, нет у меня цели доказать, что я круче мужика. Если с кем и борюсь, то только с собой и со своими страхами.
Как я записалась в каскадёры? Опять дело случая. Кто-то из киношников увидел меня на соревнованиях по мотокроссу. Это было в конце 90-х. И предложил: «Аня, а давай ты у нас будешь в кадре возить на мотоцикле актёра, который играет наёмного убийцу?» Ну, я сдуру и согласилась.
Я же не знала, что в актёре два метра роста и 140 кг живого веса. А отступать уже некуда. И вот везу я его на очередное убийство, всё по сценарию! – но неожиданно мотоцикл заваливается и падает мне на ногу вместе со стасорокакилограммовой тушей. Я актёру говорю: «Слезай, у меня нога сломана». А он даже не торопится. Потом оправдывался: «А я не думал, что человек, у которого сломана нога, может так спокойно разговаривать». А что, я орать должна была?
И снова гипс. Но и в этом гипсе приходилось работать. Я приезжала, снимала гипс, отрабатывала смену, а после съёмок снова надевала гипс и ковыляла домой. Я и на соревнования по мотокроссу в гипсе ходила. Не смейтесь, сама не участвовала болела за знакомых ребят. Но и там не обошлось без приключений. Рядом с треком была насыпь высокая, с неё был отлично виден трек, к тому же на склонах росла малина ну кто откажется от такого козырного места? Я туда и полезла. И вот в какой-то момент решила полакомиться ягодой. Всего-то и нужно было сделать шаг вниз. Я и сделала. Но не с той ноги. Выставила вперёд сломанную ногу забыла, что она в гипсе и не гнётся. И со свистом, на пятой точке полетела с верхотуры по колючкам вниз. Соревнования уже никто не смотрел, весь стадион ухахатывался надо мной. А я по дороге, пока катилась, муравейник зацепила с большими муравьями. Они залезли под гипс и стали кусать ногу. Я кричу: «Несите пилу срочно!» А все молчат и смотрят на меня. Думали, что я вторую ногу сломала и головой ещё тронулась. Но потом нашли-таки мне пьяного вдрабадан рабочего с бензопилой. Правда, когда я внимательно посмотрела на него, решила: пусть лучше муравьи меня искусают, чем я без ноги останусь.
А в 98-м году я переехала в Москву, и ребята, знакомые каскадёры, предложили уже официально вступить в ассоциацию каскадёров. У меня появилась регулярная работа и, самое главное, страховка, которая в случае чего покрывала расходы на операции и лечение.
Только не надо думать, что каскадёры – это авантюристы и у них напрочь отсутствует инстинкт самосохранения. Просто мы… очень наглые. Пытаемся постоянно без очереди прорваться к Богу. Каждый раз, расталкивая всех локтями, мы прибегаем к нему, а тут нам и говорят: «Минуточку, в очередь, пожалуйста, а ну-ка, кыш-кыш-кыш, сегодня не вы». Сорвалось…
Чем так затягивает хождение по острому лезвию? Ко многим человеческим слабостям начинаешь относиться по-другому. Ты больше прощаешь. Тебе кто-то не позвонил, е написал, не поздравил, не принёс, не купил или не сказал сюси-пуси? Даже париться не будешь. Потому что, когда постоянно сталкиваешься с потерями близких друзей, прекрасно понимаешь, что по сравнению с человеческой жизнью всё это полная ерунда.
Помните, как герой Джима Керри просит: «Господи, дай мне знак! Господи, дай знак!» И чем это заканчивается? Перед ним висит знак: «Ремонт дороги», он его видит, но всё равно едет и в него врезается. В нашей работе нет примет, но есть опыт. Поэтому, если тебе кто-то говорит: вот здесь ещё коробочку лишнюю подложите, ты посылаешь его подальше, но коробочку подкладываешь. Потому что кто-то хочет тебя предупредить, подаёт тот самый знак. И во время трюка твоя рука или нога обязательно попадут на эту самую коробку, и она спасёт тебя от перелома. Мы прислушиваемся к таким знакам. Не бывает в жизни ничего просто так.
У нашего постановщика трюков Воробья была колоссальная история. Он собирался делать трюк на машине. И вдруг говорит: «Ребята, укрепите дополнительно аккумулятор». Его отговаривают: «Да чего его привязывать, всё и так надёжно!» Воробей делает трюк, после этого все к нему подбегают и видят: он сидит в кресле, а в руках у него аккумулятор. Воробей сделал несколько переворотов, капот выбило, аккумулятор вылетел, пробил лобовое стекло, и Воробей его поймал. Чудо, что остался жив.
Я несколько раз была «на грани». Фиксировали клиническую смерть. Могу сказать, что там там хочется остаться. Особенно это искушает, когда у тебя очень сильная боль, и ты готов на всё, лишь бы она прекратилась. Иногда начинаешь видеть всё вокруг как бы сверху как люди вокруг тебя суетятся, бегают, пытаются откачать. Если тебе вводят наркоз – это можно списать на галлюцинации, а если нет? Ну вот как объяснить?..
Ты лежишь в палате и видишь, как заходит подобие смерти, садится к тебе на кровать, и ты с этим нечто разговариваешь. Какая ещё коса? На самом деле смерть похожа на бездну. Что-то вроде капюшона или покрывала есть, это правда. Но под этим капюшоном – там вселенная! Ты заглядываешь, и тебя как будто засасывает. Я даже с ней попробовала поболтать о том о сём, а потом спросила: «Что там?» Она ответила: «Можешь остаться, а можешь пойти. Давай решай!» Я посмеялась. А она опять: «Что, пойдём?» – «А что там у вас?» – «Да как расскажешь? Только если ты сама вспомнишь, как там было». Я: «Башка отбита, ничего не могу вспомнить. Покажи!» А она мне: «Я не могу тебе показать, но ты уже не вернёшься оттуда. А если вернёшься, то в другом теле». «Ну, тогда я ещё здесь покопчусь». И тогда она вдруг произнесла: «А я вообще не к тебе пришла». Встала и уселась на кровать к соседке по палате старушке. И на утро старушка умерла. Я не мистик. Просто мне кажется, что это проявление чего-то, в чём мы, люди, пока не можем до конца разобраться. Пока не можем.
Но с тех пор я перестала бояться смерти. Как ни крути, рано или поздно умрут все. Просто откуда возникает страх? Есть вилла, яхта, самолёт жалко это терять! А по мне, смерть – это следующий этап. Дальше будет другая жизнь. Либо ты отправляешься в другие миры и плоскости, либо остаёшься здесь и шастаешь, как дух, нервы всем треплешь, либо ты рождаешься на земле снова. Причём решение принимаешь ты. Ты сам себя тестируешь, по совести, и сам для себя определяешь место, которое заслужил.
«Если бы у меня была возможность что-то сказать каждому человеку на планете, я бы сказала: "Цените то, что имеете"»
Как мужчины реагируют на мою работу? Чаще всего сбегают. Вы не поверите, но от меня сбегают даже маньяки…
Однажды иду в гости к приятелю, а он жил тогда в высотке на Котельнической набережной. Захожу в лифт, и за мной увивается нарядный такой дядечка в длинном кожаном плаще и кожаной шляпе. Только мы стали подниматься на лифте, как он нажимает на кнопку «стоп» и опа! распахивает плащ. Я обрадовалась, говорю ему: «Ба! Да вы настоящий маньяк!» И тут он так пугается, что в панике судорожно начинает нажимать на все кнопки подряд и, в конце концов, выскакивает из лифта, как ошпаренный...
Только не говорите, что я сильная женщина! Потому что сильная это кто? Кто тяжести поднимает? Я не участвую в таких рейтингах. Если человек живёт, значит, уже не слабак. Только представьте, именно вы обогнали 250 миллионов сперматозоидов и проникли в яйцеклетку. Вы родились на свет – уже поэтому вы победитель. А слабый, сильный…
Есть такие мужчины, которые опекают во всём жён, не разрешают им работать. Считается, что они – сильные. А на самом деле всё ровно наоборот. Это не забота, это собственничество, страх потерять близкого человека: а вдруг она пойдёт на работу, деньги начнёт зарабатывать, найдёт себе другого?..
Все мои желания сбываются. В чём секрет? Я наконец-то научилась их воплощать. Самое главное – это правильно их сформулировать. Вот у меня очередной бзик хочу научиться летать на самолёте. И научусь, ничуть в этом не сомневаюсь. Это мой принцип: хочешь попробовать – пробуй, не мечтай, а делай. Для меня смысл жизни в том, чтобы жить на полную катушку, ни в чём себя не ограничивая. Причём не откладывая на потом, а здесь и сейчас. Потому что завтра у тебя может не быть.

Следующая запись: Она была в Париже... Какой женщине Высоцкий посвятил свою знаменитую песню? Одна из самых популярных ...
Лучшие публикации