ПРО БОБУ КОРОЛЯ
Боба Забарский жил в Одессе и был портным.Казалось бы, первая фраза – главная фраза, на ней – по кирпичику - весь рассказ строится, а, гляди ты, фраза получилась хоть и простая, а вовсе и непростая, даже немного неправильная, все в ней не так, все с подвохом, из каждого слова своя собственная история выглядывает, хоть роман пиши.
Сначала про Бобу.
Боба – это, конечно, никакой не Боба, а Борис, Бобой его прозвали в детстве, потому что мальчишка оказался шустрый и круглый. Так и приклеилось имя, Боба, да Боба, будто банный лист. С годами детская округлость пропала, Боба превратился в Бореньку, стройного юношу с высоким лбом, а шустрость превратилась в сноровку и ловкость рук – мальчик стал гениальным портным.
Теперь про Одессу.
В Одессе Боба жил с самого детства, как и многие его предки, но в 30х годах, спасаясь от голода, Боба вместе со своим шумным семейством – жена Розочка и трое малых детей, переехал в деревню неподалеку, поселился в халупе с огородом, с огорода и кормились. Еще у Забарских была Зойка – коза, с огромным перламутровым выменем и грустными еврейскими глазами, на нее почти молились, потому что молоко.
Ну и про портных.
Портной – это не профессия. Это, скорее, национальность. Или нет – вероисповедание. Точно. Потому что только молитвами и божьим чудом можно объяснить, как рождается красота из ситца, шелка, драпа.
Боба шил верхнюю одежду. Боба был король среди портных.
Вот теперь, когда мы разобрались с самой первой фразой, можно и дальше рассказывать.
У Бобы с Розочкой было трое детей – старшая Фирочка – своевольная, фигуристая, с губами-вишенками и темным румянцем на щеках, а к ней в придачу двое мальчишек – не по годам серьезный Гриша и маленький улыбчивый Сюня.
Особенно нежно я люблю Сюню. И если бы уже не начала рассказ про Бобу, обязательно написала бы про него.Сюня – сокращенное от Семен. Но Сюня в моем рассказе так и не станет Семеном.
Впрочем, как и в жизни. Не успеет. У Сюни золотые волосы и голубые глаза. Он похож на шаловливого ангела.
Надеюсь, ангелы существуют на самом деле.
Раз не про Сюню, продолжу про Бобу. Тем более, что он – Король.
Вот вы спрашиваете, почему Боба - и вдруг король?
Королем его прозвали еще в Одессе, ходили слухи, что однажды Бобе почти заказали парадный сюртук для шведского короля, врали, конечно, где король и где Боба, но врали со вкусом и причиндалами, потому кличка и прилепилась, осталась на всю жизнь.
Жизнь у Бобы была нескучная, нелегкая и однозначно длинная.
Длинная не потому, что он прожил целых 54 года. А потому, сколько памяти после себя оставил. Доброй памяти.
Опять же, парадокс. Много памяти – это сколько? И в чем именно ее измерять?
Единицы измерения вообще вещь коварная. Например, один мой нежный друг измеряет любовь в барсуках. И еще как измеряет.
Что касается памяти, то я решила измерять ее временем. И наоборот. Насколько долго тебя помнят, настолько долгую жизнь ты прожил.
Тут невольно приходит на ум Герострат, но мы-то с вами говорим про добрую память, так что поджигатели не считаются.
А вот если взять моего любимого Сюню, то, несмотря на то, что ангелом он стал в неполные четырнадцать, и причем в совершенно не ангельских условиях, а на краю черной ямы, я его помню так сильно и так до сих пор, что плачу каждый раз, когда помню, и дети мои плачут, когда я им про Сюню-ангела рассказываю, а ведь прошло так много лет и так много зим с той страшной осени, когда люди падали в черные ямы, будто сухие листья, вот и выходит, что Сюнечка долго жил, ведь правда выходит?
Может быть, в этом и причина того, что я пишу рассказ про Бобу, а не про Сюню. Невозможно писать и реветь без остановки.
Так вот про Бобу.
Боба Король, когда семейство обжилось на новом месте, стал очень даже известен на всю округу, почти так же, как он был известен и почитаем в Одессе.
Правда, в Одессе он шил верхнюю одежду для людей более богатых, чем сейчас. Да что там говорить богатых – не просто богатых, а боже мой каких богатых.
Да что там говорить шил одежду – не шил, а сочинял, будто стихи или даже песню.
В деревне богатых не было, в деревне были в основном голодные. Шить было нечего, а вот перешивать приходилось.
Платили редко, а если и платили, то едой - жмыхом, да изредка зерном, ну это если совсем повезет. Яйцами один раз - был такой праздник.
В деревне Бобу уважали, и даже немного стеснялись, особенно на первых порах, потому что уж больно благообразной была его внешность, такой благообразной, что некоторые соседи поначалу думали, что Боба, не дай бог, профессор или ученый какой.
Боба бы с удовольствием в свое время стал ученым и даже профессором, но это было совсем невозможно, потому что в то стародавнее время евреев на учебу в университет не брали. Правда, и потом не особо брали. Видимо думали, что евреям университет совсем не обязателен, что евреи и без университета умные. По этому поводу ничего не скажу, а могла бы, потому что видела в жизни многих евреев, были среди них, между прочим, совершенно глупые, но мне кажется, это военная тайна, поэтому лучше продолжу про ненаглядного своего Бобу.
Боба не стал профессором, поэтому он стал Королем.
Кстати, профессором запросто мог бы стать его старший сын Гриша.
Гриша был серьезным и неулыбчивым, у него были черные кудри и черные, похожие на Зойкины, глаза. Он учился на отлично, а потом-таки поступил в университет, потому что хотел стать математиком.
Стать математиком ему помешала война, со второго курса он ушел добровольцем на фронт и, через пару месяцев, так и не дожив до своего двадцатилетия, пропал без вести под Ленинградом.
Горевать по нему, слава богу, особо было некому, потому что к тому времени от всего святого семейства только Фирочка и осталась, а Фирочке кроме Гриши горевать было так много из-за кого, что про брата своего она решила, что если без вести пропал, это что-то вроде ,,временно недоступен,, и что он обязательно найдется, пусть хоть и через сто лет после этой дурацкой войны.
Сегодня уж и сама Фирочка временно недоступна, а гляди-ка, так и живет во мне ее детская надежда, что однажды неведомый никому дядя Гриша позвонит из Америки и скажет густым сочным басом, будто артист какой:
- Ну что, дорогие мои, расскажите, как вы жили эту вашу жизнь без меня.
Не думаю, что Дядя Гриша обязательно будет успешным и богатым, скорее всего, очень даже шлемазалом он будет, но зато все шлемазалы - добрые. На той единственной фотографии, которая сохранилась у нас дома, у Гриши очень доброе лицо. Не скажу было. А скажу просто – доброе лицо.
Потому что если какой человек временно недоступен, то лицо его светит всегда, даже из неведомой ,,временнонедоступности,,
Но вернемся к Бобе.
В свои долгие 54 года Боба умудрился уместить не только ловкие руки, репутацию почти королевского портного, неунывающий характер и троих относительно послушных детей, но и – самое главное - необычайное везение.
Собственно, повезло ему в жизни только раз, но по-крупному. С женой.
А по-крупному вовсе не потому, что Розочка была крупной женщиной – отнюдь, Розочка была миниатюрной и кстати, довольно болезненной, так и угасла не дожив до пятидесяти, врачи говорили - от чахотки, но Боба был уверен, что чахотка тут ни при чем, что его обожаемая Розочка умерла от непосильного домашнего труда и недосыпания, потому что уж больно она любила мужа и детей, так любила, что больно, так любила, что ни на секунду не могла прекратить о них заботиться и тревожиться, оттого и умерла.
Надо сказать, что с тех пор, как Бог забрал у Бобы его Розочку, все пошло наперекосяк.
Ровно через год началась война, а где война, там черные ямы, в которые падают евреи, словно сухие листья. Кстати, когда я говорю евреи – я имею ввиду люди. Но это могут быть и негры, и филипинцы и норвежцы. Главное, чтобы они не рыли черных ям.
Иногда мне кажется, что из всего святого семейства Бог больше всех любил Розочку.
Ну посудите сами. Ей-то ведь ни о чем не пришлось горевать.
Когда я об этом думаю, мне ужасно хочется помолиться.
Помолиться о тех, кто в разные времена эти самые ямы роет.
И молитвы мои чернее этих ям, прости Господи.
С тех пор как Бог забрал у Бобы его Розочку, будто что-то лопнуло в небе, надорвалось и лопнуло.
Многие тогда умерли раньше назначенного срока, а тем, кто выжил, надо было научиться с этим жить.
А еще шить. Шить, как знаменитый Боба. Только вот незадача - как Боба, мало у кого получалось.
Потому что портной – это не профессия. Портной – это когда радуга внутри.
Собственно, вот и весь мой рассказ про Бобу Короля.
А если кому покажется, что про самого Бобу тут ужасно мало, что я слишком часто отвлекалась от главного персонажа, так ведь и он от вас все время отвлекался.
То Розочку понежить, то Фирочке улыбнуться, то Гришу на фронт проводить.
А самое главное – все время, все оставшееся от долгой пятидесятичетырехлетней жизни время, крепко-крепко держать своего почти четырнадцатилетнего сына за руку.
Чтобы тот, не дай Бог, не упал.
Потому что люди не должны падать в черные ямы.
Тем более, если они - дети.
Автор
Lada Miller
Боба Забарский жил в Одессе и был портным.Казалось бы, первая фраза – главная фраза, на ней – по кирпичику - весь рассказ строится, а, гляди ты, фраза получилась хоть и простая, а вовсе и непростая, даже немного неправильная, все в ней не так, все с подвохом, из каждого слова своя собственная история выглядывает, хоть роман пиши.
Сначала про Бобу.
Боба – это, конечно, никакой не Боба, а Борис, Бобой его прозвали в детстве, потому что мальчишка оказался шустрый и круглый. Так и приклеилось имя, Боба, да Боба, будто банный лист. С годами детская округлость пропала, Боба превратился в Бореньку, стройного юношу с высоким лбом, а шустрость превратилась в сноровку и ловкость рук – мальчик стал гениальным портным.
Теперь про Одессу.
В Одессе Боба жил с самого детства, как и многие его предки, но в 30х годах, спасаясь от голода, Боба вместе со своим шумным семейством – жена Розочка и трое малых детей, переехал в деревню неподалеку, поселился в халупе с огородом, с огорода и кормились. Еще у Забарских была Зойка – коза, с огромным перламутровым выменем и грустными еврейскими глазами, на нее почти молились, потому что молоко.
Ну и про портных.
Портной – это не профессия. Это, скорее, национальность. Или нет – вероисповедание. Точно. Потому что только молитвами и божьим чудом можно объяснить, как рождается красота из ситца, шелка, драпа.
Боба шил верхнюю одежду. Боба был король среди портных.
Вот теперь, когда мы разобрались с самой первой фразой, можно и дальше рассказывать.
У Бобы с Розочкой было трое детей – старшая Фирочка – своевольная, фигуристая, с губами-вишенками и темным румянцем на щеках, а к ней в придачу двое мальчишек – не по годам серьезный Гриша и маленький улыбчивый Сюня.
Особенно нежно я люблю Сюню. И если бы уже не начала рассказ про Бобу, обязательно написала бы про него.Сюня – сокращенное от Семен. Но Сюня в моем рассказе так и не станет Семеном.
Впрочем, как и в жизни. Не успеет. У Сюни золотые волосы и голубые глаза. Он похож на шаловливого ангела.
Надеюсь, ангелы существуют на самом деле.
Раз не про Сюню, продолжу про Бобу. Тем более, что он – Король.
Вот вы спрашиваете, почему Боба - и вдруг король?
Королем его прозвали еще в Одессе, ходили слухи, что однажды Бобе почти заказали парадный сюртук для шведского короля, врали, конечно, где король и где Боба, но врали со вкусом и причиндалами, потому кличка и прилепилась, осталась на всю жизнь.
Жизнь у Бобы была нескучная, нелегкая и однозначно длинная.
Длинная не потому, что он прожил целых 54 года. А потому, сколько памяти после себя оставил. Доброй памяти.
Опять же, парадокс. Много памяти – это сколько? И в чем именно ее измерять?
Единицы измерения вообще вещь коварная. Например, один мой нежный друг измеряет любовь в барсуках. И еще как измеряет.
Что касается памяти, то я решила измерять ее временем. И наоборот. Насколько долго тебя помнят, настолько долгую жизнь ты прожил.
Тут невольно приходит на ум Герострат, но мы-то с вами говорим про добрую память, так что поджигатели не считаются.
А вот если взять моего любимого Сюню, то, несмотря на то, что ангелом он стал в неполные четырнадцать, и причем в совершенно не ангельских условиях, а на краю черной ямы, я его помню так сильно и так до сих пор, что плачу каждый раз, когда помню, и дети мои плачут, когда я им про Сюню-ангела рассказываю, а ведь прошло так много лет и так много зим с той страшной осени, когда люди падали в черные ямы, будто сухие листья, вот и выходит, что Сюнечка долго жил, ведь правда выходит?
Может быть, в этом и причина того, что я пишу рассказ про Бобу, а не про Сюню. Невозможно писать и реветь без остановки.
Так вот про Бобу.
Боба Король, когда семейство обжилось на новом месте, стал очень даже известен на всю округу, почти так же, как он был известен и почитаем в Одессе.
Правда, в Одессе он шил верхнюю одежду для людей более богатых, чем сейчас. Да что там говорить богатых – не просто богатых, а боже мой каких богатых.
Да что там говорить шил одежду – не шил, а сочинял, будто стихи или даже песню.
В деревне богатых не было, в деревне были в основном голодные. Шить было нечего, а вот перешивать приходилось.
Платили редко, а если и платили, то едой - жмыхом, да изредка зерном, ну это если совсем повезет. Яйцами один раз - был такой праздник.
В деревне Бобу уважали, и даже немного стеснялись, особенно на первых порах, потому что уж больно благообразной была его внешность, такой благообразной, что некоторые соседи поначалу думали, что Боба, не дай бог, профессор или ученый какой.
Боба бы с удовольствием в свое время стал ученым и даже профессором, но это было совсем невозможно, потому что в то стародавнее время евреев на учебу в университет не брали. Правда, и потом не особо брали. Видимо думали, что евреям университет совсем не обязателен, что евреи и без университета умные. По этому поводу ничего не скажу, а могла бы, потому что видела в жизни многих евреев, были среди них, между прочим, совершенно глупые, но мне кажется, это военная тайна, поэтому лучше продолжу про ненаглядного своего Бобу.
Боба не стал профессором, поэтому он стал Королем.
Кстати, профессором запросто мог бы стать его старший сын Гриша.
Гриша был серьезным и неулыбчивым, у него были черные кудри и черные, похожие на Зойкины, глаза. Он учился на отлично, а потом-таки поступил в университет, потому что хотел стать математиком.
Стать математиком ему помешала война, со второго курса он ушел добровольцем на фронт и, через пару месяцев, так и не дожив до своего двадцатилетия, пропал без вести под Ленинградом.
Горевать по нему, слава богу, особо было некому, потому что к тому времени от всего святого семейства только Фирочка и осталась, а Фирочке кроме Гриши горевать было так много из-за кого, что про брата своего она решила, что если без вести пропал, это что-то вроде ,,временно недоступен,, и что он обязательно найдется, пусть хоть и через сто лет после этой дурацкой войны.
Сегодня уж и сама Фирочка временно недоступна, а гляди-ка, так и живет во мне ее детская надежда, что однажды неведомый никому дядя Гриша позвонит из Америки и скажет густым сочным басом, будто артист какой:
- Ну что, дорогие мои, расскажите, как вы жили эту вашу жизнь без меня.
Не думаю, что Дядя Гриша обязательно будет успешным и богатым, скорее всего, очень даже шлемазалом он будет, но зато все шлемазалы - добрые. На той единственной фотографии, которая сохранилась у нас дома, у Гриши очень доброе лицо. Не скажу было. А скажу просто – доброе лицо.
Потому что если какой человек временно недоступен, то лицо его светит всегда, даже из неведомой ,,временнонедоступности,,
Но вернемся к Бобе.
В свои долгие 54 года Боба умудрился уместить не только ловкие руки, репутацию почти королевского портного, неунывающий характер и троих относительно послушных детей, но и – самое главное - необычайное везение.
Собственно, повезло ему в жизни только раз, но по-крупному. С женой.
А по-крупному вовсе не потому, что Розочка была крупной женщиной – отнюдь, Розочка была миниатюрной и кстати, довольно болезненной, так и угасла не дожив до пятидесяти, врачи говорили - от чахотки, но Боба был уверен, что чахотка тут ни при чем, что его обожаемая Розочка умерла от непосильного домашнего труда и недосыпания, потому что уж больно она любила мужа и детей, так любила, что больно, так любила, что ни на секунду не могла прекратить о них заботиться и тревожиться, оттого и умерла.
Надо сказать, что с тех пор, как Бог забрал у Бобы его Розочку, все пошло наперекосяк.
Ровно через год началась война, а где война, там черные ямы, в которые падают евреи, словно сухие листья. Кстати, когда я говорю евреи – я имею ввиду люди. Но это могут быть и негры, и филипинцы и норвежцы. Главное, чтобы они не рыли черных ям.
Иногда мне кажется, что из всего святого семейства Бог больше всех любил Розочку.
Ну посудите сами. Ей-то ведь ни о чем не пришлось горевать.
Когда я об этом думаю, мне ужасно хочется помолиться.
Помолиться о тех, кто в разные времена эти самые ямы роет.
И молитвы мои чернее этих ям, прости Господи.
С тех пор как Бог забрал у Бобы его Розочку, будто что-то лопнуло в небе, надорвалось и лопнуло.
Многие тогда умерли раньше назначенного срока, а тем, кто выжил, надо было научиться с этим жить.
А еще шить. Шить, как знаменитый Боба. Только вот незадача - как Боба, мало у кого получалось.
Потому что портной – это не профессия. Портной – это когда радуга внутри.
Собственно, вот и весь мой рассказ про Бобу Короля.
А если кому покажется, что про самого Бобу тут ужасно мало, что я слишком часто отвлекалась от главного персонажа, так ведь и он от вас все время отвлекался.
То Розочку понежить, то Фирочке улыбнуться, то Гришу на фронт проводить.
А самое главное – все время, все оставшееся от долгой пятидесятичетырехлетней жизни время, крепко-крепко держать своего почти четырнадцатилетнего сына за руку.
Чтобы тот, не дай Бог, не упал.
Потому что люди не должны падать в черные ямы.
Тем более, если они - дети.
Автор
Lada Miller

Следующая запись: ОБО ВСЕМ - 16 сентября 2018 в 21:59
Лучшие публикации